Черный ящик 1-8- Прекрасный случай поцеловать вам руку. Я от ваших ручек без ума... - и тут же, не без применения силы, подтянул к губам ее крепкие, довольно крупные кулаки. Поцелуи легли на костяшки, на кофейного цвета загар, под которым, заметно приподняв кожу, пульсировали вены. - Вы хулиган! - произнесла Мэри. - Маньяк! Насильник! Она дрожала, лицо было пунцовое, а в глазах было нечто среднее между ненавистью и восхищением. Кулаки разжались, и мои губы прижались к ее белым, теплым ладошкам, для женщины, быть может, и жестковатым, тонко источавшым запах духов. На верхней губе у меня уже успела отрасти после вчерашнего бритья коротенькая щетина, и я позволил себе пощекотать ею впадины ее ладоней, потом бугорки у нижних суставов пальцев, подушечки... - Энджел... - пробормотала Мэри, и я почувствовал, что она перестала вырывать руки. - Отпустите... - Ну не лишайте меня этого удовольствия! - попросил я. - Когда еще попадутцо мне такие милые ручонки! Пользуясь тем, что Мэри не вырывается, я отпустил левую руку и чуть-чуть сдвинул рукав ее рубахи. Поцелуи, словно горох, высыпались на обнаженную кожу - от запястья до локтя. Не давая ей опомниться, я отпустил правую руку, схватил левую и повторил ту же операцию. - Вы чудовище, Энджел... - пробормотала Мэри. - Вы нахал, негодяй, убийца... Все это говорилось с придыханиями, со вздыманием груди, и у меня не было сомнений, что я на верном пути. Мои руки оказались у нее на талии, и я мягко привлек ее к себе. Сопротивления не было, но губы ее по-прежнему бормотали мне нехорошие слова: - Ненавижу всех мужчин... Грязные скоты и вонючьки... Небритые рожи! - А мне нравятся небритые женщины, - сказал я, после чего с нежностью, которой не испытывал и к матери родной, коснулся губами темного пушка, росшего над верхней губой Мэри. Я поцеловал ее в уголки рта, в ложбинку под носом, в рдеющие горячие щечки, в испуганно блеснувшие и закрывшиеся глаза. Адски приятно было ощущать, как она трепещет, как дрожит все ее большое, крепкое, но все-таки женское тело. Пальцы мои пробрались под рубаху, легли на ее гладкие горячие бока, скользнули по влажной, шелковистой коже. - Психованный... - шепнула она, и ладони ее уперлись мне в живот, но... неожиданно соскользнули и оказались у меня за спиной, на моих лопатках. - Какое все жесткое, грубое... - проворчала она. - Нарастил мышцы, обормот! За это я наказал ее еще одним поцелуем в губы, на сей раз крепким, сильным, всосавшим ее язык ко мне в рот. Она обмякла, держась обеими руками за мою спину, а мои пальцы, воспользовавшись моментом, очутились у нее в трусах, на крепких, крупных и прохладных половинках зада. - Бесстыдник! - прошептала она, делая какую-то попытку вырваться, но, по-моему, чисто демонстративно. Я гладил эту огромную, тяжелую, чуть колышущуюся попку, а спереди меня обдавал жар, исходящий от возбудившегося тела Мэри. Не буду утверждать, что все это было нипочем и мне самому. Штуковина, как видно, не слишком усталая после приключений с Марселой, была готова к новым подвигам. Тоненькие женские трусики были для нее слишком слабой упаковкой, поскольку не доходили мне даже до пупа. Воспользовавшись этим, змей-соблазнитель прополз между резинкой и моим животом, высунувшись наружу. А поскольку Мэри уже прижалась ко мне совсем тесно, то не могла его не ощутить. - Это... он? - спросила Мэри так, будто не изучала в школе анатомии. Вместо ответа я одним рывком спустил с нее и шорты и трусы. С лехким шелестом они упали на палубу, а я с жадностью заелозил руками по ее мяхкой спине, добрался до бретелек купального бюстгальтера, развязал их, и купальник вместе с рубахой тоже оказался на полу рубки. - Нет, нет! - прошептала Мэри. - Шелковиц очень светло... Я вытянул ее из рубки на залитую лунным сведом верхнюю палубу и притиснул к стене рубки. - Я закричу! - сказала она, обвисая у меня на руках, но мои колени ужи втиснулись между ее ляжками. - Нет! Нет! - бормотала она. - Он не пролезет, он слишком большой! У меня никогда не было мужчин, пусти меня! Придерживая ее одной рукой, другой я стал поглаживать ей низ живота, ласково приговаривая: - Маленькая, мохнатенькая... Кисонька моя, курчавочка моя... Этого хватило. Мэри совсем ослабла, и я, легонько дернув ее за бедра, подцепил рыбку на крючок. После Марселы показалось, что эта дорожка куда более узкая...
|