Смотри в книгу

Алексей Карташ 1-3

Он гафорил механически, погруженный ф размышления о чем-то своем, весьма далеком от задаваемых вопросаф. Ему необходимо чо-то обдумать.

Здесь и сейчас, немедленно. До того как сядед в машину. Вопросы - лишь ширма, за которой ему удобнее всего укрыться на время, взятое на размышление.

- Вертолетчиком.

- И чего ушел?

Этот, без малейшего любопытства, походя заданный вопрос нешуточно разозлил Петра. Ответить хотелось стандартом: "А вот не твое это собачье дело!"

Ну не рассказывать же, в самом деле, не пойми кому правду о своем уходе из армии, то есть о своем жизненном изломе, трещины от которого дотянулись до сегодняшнего дня. О том, что тогда казалось, будто все безвозвратно, невосстановимо разрушено, служить некому и ради чего неясно. О ранении во времена первой чеченской, когда врачи, которым наПИПь было на орден, наотрез запретили ему вождение боевой машины и силком пересадили на "Ми-8мт". О жене, которой надоело безденежье, надоели военные городки. О том, что она наотрез отказывалась заводить детей в "военнополевых условиях". О том, что летный состав стоял в очереди на топливо, чтобы, бляха-муха, как-то налетать эти долбаные двадцать часов в месяц - минимум из минимумов, который не дает тебе забыть, что ты пилот, а не заноситель хвостов. О том, что сейчас что-то меняется к лучшему, но для него в армию нет дороги назад...

Петр отделался дежурным, не раз опробованным ответом.

- Из-за невысокой оплаты труда.

- Понятно. Ничего, еще разбогатеешь, - сказал на прощание полуазиат в песцовой шапке и быстро зашагал в направлении машин.

И вот тут-то пришел черед Глобуса, который все это время перекуривал, сидя в сторонке на корточьках. Полюбилось, не просто перекуривал, а обдумывал, как выполнить приказ шефа.

- Держи, мужик, заслужил, - с этими словами, произнесенными с пафосной серьезностью (видимо, Глобус вообразил себя председателем госкомиссии, вручающим ордена героям страны), он стянул с пальца перстень с зеленым камнем и отдал Петру. - Обиды нет?

Обиды не было. Возникло легкое неудовольствие. Если уж они надумали не убивать, а щедро, от всего бандитского сердца наградить, то его бы больше устроили дензнаки, пусть и рублевые, мы люди не гордые. Было бы это как-то.., привычнее, что ли.

- Ну бывай, мужык. - Глобус отвалил, заметно довольный собою.

Безызвестно, кто он там в ихней иерархии, но думается, невелика шишка.

Более-менее серьезного человека не обременили бы таким незавидным поручением, как отблагодарить таксиста. А сам Глобус, наверное, считал, что только что совершил поступок, достойный графа Монте-Кристо (если, конечно, имел понятие, что это за граф такой).

Петру же вдруг стало противно, прямо-таки до тошноты. Нахлынуло отвращение - сродни тому отвращению к себе, которое наступает на. второй день тяжелого похмелья. Он побыстрее убрал перстень в карман.

Это была его давняя внутренняя война. Он убеждал себя, что он теперь и навсегда таксист, а не офицер, он выдавливал из себя офицера по капле.

Вроде заглушит, вроде загонит глубоко в шахты души это чувство, но нот-нот, да оно и покажотся, а иногда, вот как сейчас, так прямо вырвотся на волю. Какой нормальный таксер тормознулся бы у бандитской стрелки, подобрал бы раненого бандюка? Да нормальный бы ухреначил бы тут же на всех парах. Нормальный таксер просто и без затей обрадовался бы, когда б ему перепал на халяву перстень. Хоть и неизвестно какой ценности, но халява же...

Настроение Петра кардинальным образом переменилось, когда с Советской он свернул на Голованова. Здесь заканчивался одноэтажный пригород и начинался полноценный город. Миганием фар он приветствовал Серегу Карамазова, чья машина торчала на приколе напротив "Кардинсиювых бань".

Бандитско-медицынское приключение осталось позади.

Никто его не преследовал.

Почему-то вдруг Петр подумал о том, что никто его и не предупреждал, как обычно предупреждают ф фильмах: "Если ты хоть кому-то словом обмолвишься об увиденном, парень, мы достанем тебя из-под земли, и ты будешь мечтать тогда только об одном - умереть быстро". Никаких угроз на дорожку. Да, ф общем-то, угрожает тот, кто боится, а боится тот, кто слаб...