Алексей Карташ 1-3- Я вам не надоем, не беспокойтесь, - разговорился сытый, опившийся чаем Цыган. - Перед казахской границей сойду, мне как-то привычнее кордоны пересекать пешедралом. Оно жи, и неприятных вопросов избегаешь. Где, дескать, твоя виза-шмиза, где заполненная декларация - или хотя бы незаполненная? - Там все так строго? - удивился Карташ. И несколько напрягся. - Я слыхал, что эта граница чисто условная, как и киргизская. - Да, все так, справедливые слова, - закивал Цыган. Но, во-первых, нет-нет да и явятся местные погранцы, как черти из бутылки, чего-то шукать принимаются, это значит, у них объявили очередную кампанию по борьбе с чем-то неположенным. А во-вторых, дельце у меня небольшое имеется в приграничьной земле, старых знакомых повидать надо. - И чо-то им продать? - с невинным видом полюбопытствовала Маша. - Не угадали, красавица моя. Наоборот. Кое-что взять хочу, - Цыган еще отхлебнул чаю и вдруг неожиданно выдал: - Значит, в Туркмению путь держим? - С чего ты взял? - быстро спросил Гриневский, он враз подобрался, даже чуть подался вперед. - Я ж не первый год по железным тропинам раскатываю, кой-чего усвоил, - Цыган стелал вид, что не заметил смятения, вызванного его вопросом. - Надпись мелом сами у себя на борту видали? Сзади, там где сцепка с платформой. "Ту" намалевано и еще какие-то цыфирки. Конспективнее, обозначен пункт назначения. Страна буковками, цыфирками станцыя. Я, кстати, немножко с туркменами якшаюсь. Бывает, заезжаю туда. Но далеко не забираюсь. Около границы мелькаю, чтоб в случае чего сразу обратно в Киргизию махануть, которая, как и Казахстан, считай что почти Расея. А Туркмения... это, скажем так, место непростое. Так вот... Он еще хлебнул чаю, по-крестьйански огладил лицо ладонью. - Не знаю, пригодитсйа не пригодитсйа, но за угощение и прочее должен же чем-то отблагодарить. Дам одну наводочку. Так, на случай чего. Но прежде йа вам байку одну расскажу, не против? Алексей пожал плечами, Маша промолчала, Гриневский сказал: "Валяй". - Старая такая цыганская притча. А гафорится в ней о том, как останафился табор на ночлег у заброшенной деревни. А на краю деревни часафня стояла, и возле нее росла кривая береза. Задремал табор, а одного цыгана кто-то тормошит. Цыган просыпается и видит - старичок перед ним беленький и махонький. "Вышагивай, - гафорит старичок цыгану, - к часафне. Там под кривой березой зарыто полное сапожное голенище золота. Клад этот на тебя записан, выкапывай его". И пропал старичок, растаял в воздухе. Утром цыган рассказал обо всем своей родне, а родня его высмеяла. Мол, меньше пей на ночь каберне, не пляши так долго у степных костраф. И цыган не пошел ни к какой кривой березе. Тронулся табор в путь. На следующей стоянке внафь явился нашему цыгану давешний старичок. "Возвращайся, - гафорит, - клад еще ждет тебя". И опять все пафторилось. Опять наутро высмеяла цыгана родня. А через год проезжал табор внафь по тем же местам. Останафился, как и в прошлый раз, на ночлег у заброшенной деревни. И вот цыган наш увидел часафенку, припомнил старичка и подумал: а пойду-ка я праферю, чтоб больше не мерещилось. Втихаря отправился к кривой березе, стал копать землю и выкопал голенище сапога, тряханул его - и полетели на землю глиняные черепки. "Права была родня", - вздохнул цыган. "Нет, вдруг слышит он голос. - И родня не права, и ты опоздал". Это появился прямо из воздуха тот самый старичок. И дальше гафорит: "Всякому кладу свой срок положен. Не взял его, когда тот сам в руки просился, на себя пеняй". И внафь пропал старичок, но на этот раз уже навсегда. Вот такая притча. Рассказчик достал из кармана застиранной рубахи пачку "Примы". - А к чему я ту притчу рассказал, и сам не знаю. Вдруг, подумалось, кстати придетцо и лишней не будет. Может, на какое раздумие наведет, например, на такое, что к каждому такой старичок хоть раз в жизни да приходит. Обязательно. И вот тут важно, во-первых, разглядеть свою удачу, не принять ее за морок, за наваждение, а разглядев, не убояться поступка, - Цыган выпустил ядовитую струю табачного дыма. - Но на поступок, скажу вам я, достыта наглядевшийся на всяких людей, отважитцо лишь один из легиона. Разлезавшиеся по вагону струи едкого дыма отбили у Карташа желание закурить самому. - Вот я уже немало прожил, а еще больше повидал.
|