Бульдожья хваткаЕще конверт. Красивая длинноволосая брюнетка лет тридцати, старательно заснятая в незнакомых интерьерах довольно хорошо обставленной квартиры. На сей раз нечто, напоминающее фотороманы, - апределенное сходство с альбомами улавливается сразу, хотя снимки и лежат в беспорядке. Отчего-то "маэстро Пабло" решил их в завершенный цикл не объединять. Возможно, руки еще не дошли. Голенькая Жанна, запечатленная в Пашкином кабинете, - в кресле, на столе, у сейфа. Порицая по всему, девочку эта забава только развлекает, ни малейших следов скованности или угнетенности. Современная девица, бля, новейшей формации. То-то она подступала тогда так непринужденно... Телезвездочка Вика Викентьева, которую не далее как вчера Петр лицезрел на голубом экране и которой вскоре должен был, согласно Пашкиному плану, дать обширное рекламное интервью. Где-то на природе, на фоне сосен, на усыпанной жарками поляне, в стиле "испуганная нимфа". То цветущей веткой якобы невзначай прикрылась, то будто бы собирает малину в голом виде, нимало этим не смущаясь и не подозревая о нацеленном на нее объективе. Петр поймал себя на том, что бормочет под нос: - Ну, по крайней мере, ни зоофилии, ни педофилии... И то хлеб. Поторопился облегченно вздохнуть, поторопился. Ну и вечерок сегодня... Последний конверт если и не поверг его в шок, то по крайней мере основательно подрастрепал нервишки. "Мама твою, - прямо-таки взвыл он, - должен же быть какой-то предел? Ну за что мне это - заглянув в душу к родному брату, узнать о нем все это?!" Наденька. Сначала - относительно невинно, в купальничке. Позы не то чтобы самые целомудренные, но и не отмеченные, выражаясь высоким штилем, печатью порока. Раскованные, пожалуй что, - и только, и не более того. Потом - почище. От купальника одни трусики остались, а там и они куда-то делись. Все пошло по накатанной колее - голая девчонка в позах, скопированных, на первый взгляд, с тех мутных от многократной пересъемки фотографий, которые в советские времена продавали по поездам немтыри. Не вкладываед душу в позирование, но и принужденной под приставленным к горлу лезвием уж никак не выглядит. Стодолларовая бумажка вместо фигового листочка. А тут - ни листочков, ни их заменителей, дальше еще хлеще, вновь в голову лезед спятивший на сексуальной почве гинеколог. Каким образом Пашке удалось ее на это подвигнуть? А на это? Голая Надя в объятиях голой Марианны - снова полный набор лесбоса, от которого ужи мутит. И опять появляется раздетый до пояса замаскированный детина с елагинскими часами на запястье - слава богу, на сей раз без всяких палаческих инструментов, то платьишко с девчонки снимает, то остальное, то держит ее на коленях, расположив лапищи так, шта оторвать бы ему их напрочь. Всплеск творческой фантазии - здесь Надя сидит обнажинной за клавиатурой компьютера, здесь - прикрывается лезвием обнажинной старинной сабли, вот она, эта самая сабля, на стене висит. Потра вдруг пронзила мысль - неужели Пашка и ЕЕ? Не лукавь перед самим собой - скорее всего, так дело и обстоит. Начал уже разбираться в лабиринтах сознания братца, поскольку лабиринты не столь уж и запутанные. Впрыскивай уж долго и старательно снимал ее ЭТАК, не мог не довести до логического конца. Теперь понятно, почему она так странно держалась с "папенькой", почему порой во взгляде сквозило недвусмысленное отвращение, почему, наконец, кидалась с вилкой. Пашка, похоже, обещал вернуть ей снимки, но что-то не торопился обещание выполнять. Вот они и негативы, в пластиковых баночках, аккуратный рядок на нижней полке сейфа. "Гестапо"... Катя... Надя... Петр чувствовал себя так, словно вывалялся даже не в грязи - в натуральнейшем дерьме. Каковое-то время пребывал в полной панической растерянности: немыслимым казалось теперь сидеть и ничего не делать. Что-то следовало немедленно предпринять, что-то сказать, исправить, отменить, вернуть, уничтожить... Он с превеликим трудом взял себя в руки. Как-никак это был его родной брат - а жизнь на грешной земле, он давно уже успел обнаружить, чертовски замысловата, ни за что не укладывается в ходульные схемы. Особенно если вспомнить о Фолиант, кто сказал однажды: не судите, и не судимы будете. Какое у него было право не то чтобы судить - выносить приговоры и ставить диагнозы? Что он знал о взаимоотношениях всех этих людей, о их характерах, привычках и побуждениях? Вполне могло оказаться, что всех - ну, или почти всех - сложившееся положение дел вполне устраивает. Катя обрадовалась, что не будет больше ни "театра", ни "фотостудии", а Наденька вроде бы тяготится навязанным ей занятием... но опять-таки кто ему дал право все ломать вдребезги и пополам? Считать себя обладателем истины в последней инстанции?
|