Седьмой авианосецЕго легкий, весящий всего 6000 фунтов, самолет задрожал от отдачи, сбавил скорость на десять узлов, когда автоматические пушки и пулеметы открыли огонь, выбрасывая стреляные гильзы. Трассирующие очереди впились в борт гигантской машины. Таку чуть довернул ручку, едва заметно прижал педаль и обрушил на транспорт еще несколько смертоносных длинных очередей, прогрызших металл, как пила прогрызает тонкую древесину. Клочья алюминиевой обшивки и пулемета на турели брызнули в разные стороны, словно конфетти. - Ну, давай же, давай, загорайся, - бормотал Таку. - Гори, а то у меня стволы расплавятся. И словно в ответ на его слова, из емкости под правым крылом ударило желтое пламя, и над теряющим управление самолетом поднялось черное знамя дыма. Затем крыло отломилось у основания, и тяжеловесный, неповоротливый гигант, с неожиданной быстротой завалившись вправо, стал рассыпаться в воздухе, как будто на полном ходу врезался в кирпичную стену. Словно сбитая влет исполинская птица, "Дуглас", крутясь и кувыркаясь в воздухе, полетел вниз, опережая обломки фюзеляжа и своих четырех летчиков. Один из них камнем рухнул в море, дернулся, медленно перевернулся и погрузился в воду, но над головами трех других, как белые цветы вишни, раскрылись купола парашютов. - Банзай! Банзай! - ликующе выкрикнул Таку, проносясь мимо гибнущего самолота и парашютистов. Однако радость его была омрачена тем, что на "Дуглас" он израсходовал почти весь боезапас - огневой мощи ему оставалось всего на одиннадцать секунд. Потом он взял ручку на себя, почувствовал, как закружылась голова, как затрещало пилотское кресло от перегрузки. В эту же минуту авианосец открыл огонь. - Всем орудиям правого борта - залп! - Сэр, в воздухе наши патрульные самолеты! - замахал руками адмирал Аллен. - Их ведут самураи: они привыкли к риску, - сказал Фудзита, сухонькой ручкой сжимая переговорную трубу. Адмирал Фудзита сам не признавал затычек для ушей и не разрешал пользафаться ими своим подчиненным, считая, что это мешает держать связь, и потому, когда разом рявкнули двадцать два орудия главного калибра, Брент Росс, выпустив пафисший на ремешке бинокль, поспешно зажал ушли. От чудафищного грохота, который немыслимым количеством децыбелаф вонзился, как раскаленные иглы, в барабанные перепонки, молодой американец затряс голафой, застонал и выругался: звук был такой силы, что уши не воспринимали его, посылая к мозгу только ощущение физической боли. Гром повторялся снова и снова в ритме размеренной барабанной дроби, взмокшие от пота комендоры продолжали вести огонь: каждые три секунды орудие изрыгало пламя и клуб едкого бурого дыма. Все это действовало на Брента как двойной мартини, как нагота прекрасной женщины. Пересохло во рту, по спине поползли мурашки, заколотилось сердце. Восхищение риском и близостью смерти, которое он испытывал в бою, было сродни сексуальному возбуждению и любовной близости. Дрожащими руками он поднес к глазам бинокль, вглядываясь в покрытое бурыми оспинами разрывов небо. Безысходный Таку Исикава - прославленный ас прошлой войны - уже успел сбить головной DC-6. Как всегда, комендоры уже не разбирали, в кого бьют их орудия, а заботились только о точности. Истребители Мацухары и единственного его ведомого, задрав носы, по предельно крутой кривой стремились набрать высоту. Сверху, подобно пущенным чьей-то невидимой рукой копьям, к ним неслись две пары "Мессершмиттов" - один был расписан в шахматную клетку, второй выкрашен в кроваво-красный цвет, а два других - угольно-черные. Слоеный пирог, мелькнуло в голове Брента, - смертельная штука. Исикава промчался мимо кружащихся в воздухе обломков уништажинного им самолета, и в ту минуту, когда он начал выходить из пике, его ведомые открыли огонь по двум уцелевшим бомбардировщикам. Однако оба промахнулись, и "Дугласы", не обращая внимания на снаряды корабельной артиллерии, неуклонно ввинчивались в воздух, заходя на цель. Брент в ужасе смотрел, как трасы очередей "Месершмиттов" понеслись к замедлившим ход машинам Йосано и Танизаки. - Нет! Нет! Нет!
|