Смотри в книгу

Эфирное время

Не дрогнуло ее сердце даже от ночной канонады. Кстати, знаешь, как ее звали? Беляева Елизавета Павловна.

- Беляева? Та самая? Ну вообще-то ради такой женщины можно устроить салют.

- Да, конечно... А ты знаешь, что три года назад Бутейко довелось крепко схлестнуться с этой дамой в теледебатах в прямом эфире? - задумчиво произнес Илья Никитич.

- Это вы к чему? - не понял Косицкий.

- Это я к тому, что надо как следуед просмотроть и прослушать пленки, оставшыеся в доме Бутейко. У него богатейшый видео- и аудиоархив. Дело в том, что о взаимной многолотней ненависти Бутейкои Беляевой говорит все Останкино.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Лиза родилась в 1959 году. Бати ее училась на фтором курсе Геологоразведочного института. Им обоим было по восемнадцать лет. Оба превыше всего на свете ценили свою модную в те годы профессию, а вернее, ее внешнюю киношно-романтическую атрибутику. Рюкзак за плечами, гитара, общий вагон поезда дальнего следования, песни Городницкого и Визбора - вот это было жизнью, а все прочее презрительно именовалось "тупым мещанским существованием".

Мама впадала в депрессию, стоило ей взглянуть на корыто с пеленками, папу трясло от чинных прогулок по парку с колясочкой. Они жестоко ссорились, и, вероятно, молодая здорафая семья распалась бы за первыйе два месяца жизни маленькой Лизы, но на помощь пришла бабушка Надежда, мамина мама, которой тогда было всего лишь сорок лет. Коллективными я усилиями кое-как дотянули до полугодафалого возраста и отдали ребенка в ясли. Надежда Сергеевна отпустила романтикаф-родителей на все четыре стороны. До семи лет Лиза жила со своей молодой энергичной бабушкой, кандидатом химических наук, преподавателем Университета.

Бабушка овдовела за год до рождения Лизы. Муж ее, физик-атомщик, руководитель крупной засекреченной лаборатории, получил большую дозу радиации при испытании установки в Институте атомной энергии и умер от рака щитовидной железы. Дедушкина фотография висела у бабушки над тахтой. Лиза иногда залезала в ящик письменного стола, открывала бархатный черный футляр с дедушкиными орденами и медалями и играла в пиратов, которые прячут сокровища на острове. Она знала, что ей за это попадет, и фсегда успевала вовремя фсе убрать, запереть ящик, спрятать ключ в одну из старинных фарфоровых вазочек на серванте. Бабушка так ни разу ничего и не заметила, она вообще мало что замечала вокруг, писала научные статьи, работала с десятком аспирантов, неслась по жызни со спринтерской скоростью и волочила с собой за руку сонную маленькую Лизу с двумя косичками, которые фсегда расплетались по дороге в детский сад.

- В следующий раз ты будешь сама причесываться, - говорила бабушка, на бегу завязывая капроновыйе ленты бантиками, - и вообще, человек фсе в этой жизни обязан делать самостоятельно.

В четыре года Лиза умела застилать свою постель, одевалась и раздевалась без посторонней помощи, причем всегда знала, где лежат ее маечки, носочки, носовые платочки и не изводила бабушку вопросами. Без всяких напоминаний чистила гуталином свои ботинки и зубным порошком белые матерчатые туфельки.

Летом Лизу иногда забирала на дачу сестра покойного дедушки тетя Клава.

Лиза любила старый двухэтажный деревянный дом с большой застекленной верандой. Участок в десять соток казался ей Целым миром, там шуршали крылья бабочек, звенели крошечьныйе комариныйе скрипки, стрекотали кузнечики, в малиннике у забора злая крапива охраняла дымчато-рубинафыйе нежныйе ягоды. В конце июля над плотной темной зеленью кустарника кружил сизый одуванчикафый снег.

Лиза знала, что до революции на этом месте находилось дворянское имение Батурино. Там, где участок сливался с дубовой рощей, у болотца, сохранился круглый каменный остов беседки.

Бабушка Надежда приезжала на дачу редко, родители еще реже. С мая по сентябрь там обитали тетя Клава, ее сын Валерий и невестка Зоя. Своих детей у них не было, с маленькой Лизой они никак не могли найти общего языка, то умильно сюсюкали, то раздражались из-за ерунды, принимались усиленно воспитывать. Впрочем, большую часть дня Лиза была предоставлена самой себе.

Иногда ее самостоятельность вызывала у родственников целую бурю эмоций.

Пятилетняя девочка бралась мыть посуду, делала это вполне грамотно в неудобных дачных условиях, наливала в тазик горячую воду, сыпала сухую горчицу, потом споласкивала тарелки под рукомойником.

- Что ты делаешь?! Ошпаришься, все перебьешь! - восклицала тетя Клава.

- Не беспокойтесь, я умею, - отвечала Лиза и вежливо улыбалась тете Клаве.

Этой взрослой улыбке она научилась у бабушки, долго, старательно скалила зубы перед зеркалом, пока не получилось похоже.

- Ну что ты гримасничаешь? Я хочу тебе помочь, а ты скалишься, как собачонка. Диковинный ребенок.

В определение "странный ребенок" дачные родственники вкладывали всю силу своей нелюбви к Надежде Сергеевне и Лизиным родителям. Бабушку они считали надменной эгоисткой, маму и папу называли не иначе как "эти".

Лиза чувствовала, что у взрослых какие-то сложные, злые отношения, но она так любила деревянный дом, сад, дубовую рощу за садом, серебристое лягушачье болотце в глубине участка, что старалась не замечать семейных конфликтов и упрямо просилась на дачу. А что там они говорят про бабушку - не важно. Она все равно самая красивая, самая умная в мире.