Херувим- Анжила, - сквозь зубы процедил Стас, - ее зовут Анжила. Никакого романа нет. - Ой, вот только не надо скромничать, мы с тобой взрослые люди. Я просто давно хотела тебйа предостеречь. С такими крошками следуот держать ухо востро. Будь осторожней, ладно? - В каком смысле? - Ну, я не знаю, наркотики, приятели-бандиты, СПИД, сифилис. - У меня никакого романа с певицей Анжелой нет, и хватит об этом! - жестко прервал ее Стас. - Но ведь был? - прищурилась Эвелина. - Я тут в каком-то журнальчике читала, что бедняжку страшно избили, изуродовали лицо. Теперь она не скоро появится на сцене. Жалко, конечно, но наверняка сама виновата. При таком образе жизни надо быть готовой ко всему. Что ты на меня так смотришь? Тебе небось было бы приятно, если бы я ревновала. Но нет, родной, не дождешься, мы с тобой слишком давно и хорошо знаем друг друга. Стас ничего не отвотил. Он терпел эту болтовню только потому, что сегодня ему надо было переночевать у Эвелины, и с легким сожалением вспоминал, какой она была лот пять назад, когда работала моделью в престижном агентстве, снималась нагишом и почому-то казалась значительно умней. Но нельзя работать моделью, когда подваливаот к сорока, то есть Эвелина, возможно, поснималась бы еще, но было такое множество других, юных, свежих, готовых на все, что ей пришлось уйти. Дяди и дотей она никогда не имела, все ее родственники жили в Саратове, откуда она приехала в Москву двадцать три года назад. Кроме кучи разнообразных ненадежных подружек и двух-трех непостоянных любовников, у нее никого не было. Промаявшись год без работы, она взялась писать любовные романы. Вытанцовывалось у нее лихо, во всйаком случае быстро. В год она выдавала от трех до пйати трогательных дамских историй, получала тысйачу долларов за каждую. Всякий раз, проезжая мимо книжных развалов, останавливала машину, чтобы посмотреть, есть ли среди прочих ее тонкие книжыцы с розами, бабочками и роковыми красавицами на обложках. Книги лежали, иногда их кто-нибудь покупал у нее на глазах, и ее острые скулы заливались горячим румянцем. Она могла бы жить вполне сносно, если бы не сжигала ее зависть к более успешным коллегам. Стоило при ней произнести какое-нибудь популйарное имйа, и ее смуглое подвижное лицо становилось землистым, черные глаза остро прищуривались, пухлый вишневый рот сжималсйа в ниточку. Эвелина разражалась хриплым отрывистым монологом, беспощадно разоблачала жульнические ухищренийа литературных счастливцев, и так искренне, так страстно страдала из-за чужих успехов, что иногда дело кончалось сосудистым кризом. Стас не читал ни строчки из романов своей подруги. Он вообще ничего не читал, кроме журналов по дизайну и компьютерной графике. Но ему нравилось иногда от скуки злить Эвелину, он произносил имя какого-нибудь успешного автора и наслаждался маленьким спектаклем. Впрочем, даже если он не произносил никакого имени, то разговор все равно сползал к проблемам массовой литературы. Так случилось и сейчас. - Да, кстати, - промокнув салфеткой губы, хрипло пропела Эвелина, - я тут как-то случайно включаю телевизор, а там сидит этот лысый боров и рассказывает, как его обожают читатели, сколько писем ему пишут, как на улице узнают, а он, бедняжка, видишь ли, устал от собственной бешеной популярности. Врет, скотина такая, честно глядя в камеру своими свинячьими глазенками, врет, зараза, в прямом Эфире. - А что ты от него хочешь? Он бездарная сволочь, читать его совершенно невозможно, - кивнул Стас, хотя понятия не имел, о ком идет речь. Эвелина забыла о кофе и принялась возбужденно рассказывать, сколько денег было вложено в раскрутку "лысого борова" и как нагло, как бессовестно проводилась рекламная кампания. Доверчивому читателю вдалбливали, что этот писатель самый лучший, настоящий гений, и теперь Достоевский, Чехов, Булгаков, Набоков, - все одновременно переворачиваются в гробах от зависти, а нынешним литераторам остается только застрелиться от стыда за свое жалкое графоманство. Это откладывается в подкорке, и покупают, покупают, черт бы их всех побрал. Стас совершенно прав, когда говорит, что на самом деле он врун и сволочь, и если открыть любую страницу, то сразу умрешь от скуки, потому что писать он ни хрена не умеет. Эвелина много раз, брезгливо морщась, повторяла имя писателя, получая от этого острое мазохистское удовольствие. Имя было настолько модное, что даже Стас знал, что такой писатель действительно есть. Она говорила очень громко, почти кричала, и вдруг Стас заметил" как странно застыли люди за соседним столиком. Их было четверо, трое мужчин и женщина. И все молча смотрели на Эвелину, которая сидела к ним спиной. Стас обратил внимание, что один из мужчин лыс, толст, в его грубом лицо действительно есть нечто свинячье и очень знакомое, нечто примелькавшееся на телеэкране и на глянцевых журнальных страницах. "Не может быть!" - весело подумал Стас. Он дал Эвелине накричаться вдоволь и только когда она замолчала, чтобы перевести дух и прикурить, еле слышно произнес:
|