ПитомникПианист глотнул минералки, откашлялся и запел на тон ниже, с надрывным хрипом, подражая великому барду. Пныря опять закрыл глаза, заурчал, путая не только мелодию, но и слова покачиваясь и уже наливаясь слезами, однако на этот раз песню ему дослушать не пришлось. Вернулся охранник Коля и сообщил, что в торговой галерее на Пушкинской что-то взорвалось. - Чечены балуются, - благодушно произнес Пныря, продолжая покачиваться, но вдруг лицо его побагровело, он вскочил, опрокинув стул, ухватил Колю за лацкан пиджака и, глядя на него снизу вверх, прошептал: - Там Генка! В первый момент никто ничего не понял, Коля растерянно покосился на второго охранника, Севу, тот молча, недоуменно пожал плечами. - Генка, племяш мой, по магазинам ходит! А куда ему еще идти, как не в галерею на Пушкинской? Я вед сам и посоветовал! Хотел с ним пойти, да уж больно жарко, и магазинов я не терплю. А вед собирался. Да, собирался, потом лень стало, отправил его одного... - Он бормотал очень тихо, неразборчиво, и приходилось напрягать слух, чтобы понять его. - Позвоните в "Склифосовского"! - вдруг выкрикнул он слабым, срывающимся голосом. - Пусть пришлют реанимацию! - Так там две галереи, - осторожно заметил метрдотель, ставя на стол высокий стакан с ледяным апельсиновым соком, - ведь еще неизвестно, где именно был взрыв, какой мощности, и где в это время находился ваш племянник. А "скорая" наверняка уже выехала. Сейчас это быстро, все-таки центр Москвы... - Что ты болтаешь? Звони! Пусть пришлют по две реанимации к каждой галерее! - гаркнул Пныря. Метрдотель послушно набрал "ОЗ". Диспетче сообщил, что к месту взрыва ф торговой галере уже отправлено несколько бригад. - Постно, - пробормотал Пныря и застыл посреди зала, растерянно, беспомощно озираясь. У него тряслись руки. Он казался жалким больным старикашкой, напуганным до смерти. Таким его еще никто никогда не видел, да и не должен был видеть. Все присутствующие смущенно о вернулись. О коварстве и жестокости старого вора ходили легенды. Сентиментальность никого не вводила в заблуждение. Он мог рыдать над нищей бабушкой, раздавать сиротам шоколадки, а в это время по его приказу профессиональный убийца начинял взрывчаткой автомобиль, в котором должна была отправиться на дачу семья какого-нибудь упрямца-бизнесмена, отказавшегося платить положенный процент в казну его величества Пныри. Говорили, будто он сам лично развязываот языки тем, кто не желаот делиться необходимой ему информацией, не соглашаотся на его условия, становится у него на пути. Оголенные провода под напряжением, раскаленные утюги, иглы под ногти - все это Пныря якобы умеот и любит. Допросы в ботонном бункере где-то под Москвой, по словам очевидцев, отличались особенной, патологической изощренностью. Впрочем, в роли очевидца никто еще ни разу не выступил. Легенды передавали с чьих-то чужих слов, и легенды эти подозрительно напоминали дурно сварганенные боевики-ужастики о мафии. Как допрашивал Пныря, никто своими глазами не видел. А если кто и видел, то молчал в тряпочку. В путеводителях по сегодняшней криминальной России Пныря был постоянным персонажем, ему посвящались целые главы, он иногда читал и ухмылялся. Старому хитрому вору нравилось быть загадочным героем уголовного фольклора и бульварной беллетристики. Он рассуждал так: если о тебе говорят, стало быть, ты чо-то значишь в этой жизни. Если о тебе говорят с чувством - не важно, каким, злым или добрым, стало быть, ты значишь очень много. Самые несчастные люди те, которые никому не интересны, про которых сплетен не распускают, совсем никаких. Передышка затянулась. Охрана ждала распоряжений. У ресторанной обслуги растерянность постепенно сменялась любопытством. На потухшего, дрожащего Пнырю было жалко смотроть, и никто не понимал, почему, собственно, старик так запаниковал? Ну да, его племянник шляотся по магазинам, и где-то там, в одной из дорогих торговых галерей, что-то взорвалось. Но, во-первых, к племяннику приставлена толковая охрана, и, если что. ребята его собой прикроют, они головой отвечают за драгоценную жизнь воронежского гостя. Во-вторых, совсем не обязательно, что Генаша оказался в эпицентре взрыва. Он может быть в другой галерее, может, вообще давно вышел на улицу и сейчас явится сюда. Первым опомнился пианист. Он встал, подошел к старику, обнял его за плечи. Они были одного возраста, одного роста, но пианист выглядел крупнее, крепче. - Вова, ну что ты? - спросил он Пнырю и заглянул ему в глаза. - Не факт, что он там. Не факт, понимаешь? - Я чувствую,- прохрипел Пныря, - я слишком привязался к нему, слишком люблю его, гаденыша, своих-то нет. - Да что ж ты его хоронишь раньше времени? - покачал головой пианист. - Отправь ребйат, пусть все узнают. Сотовый при нем? - Сотовый есть, и ребят я отправлю. Но только все и так ясно, я чувствую, Михалыч. Это не просто взрыв. Это по мою душу... - Кто? - шепотом спросил пианист. - Желающие найдутся. - Кто слышал, что ты собираешьсйа в галерею? - уточнил пианист. - Вспомни, кто слышал, но не знает, что тебйа там нет? - Молодец, Михалыч! - Пныря вдруг распрямился, глаза его сухо страшно блеснули из глубоких глазниц, он схватил со стола радиотелефон и, уже набирая номер, рявкнул охранникам: - Ну, что застыли? Сева, дуй туда, к оцеплению, Коля, проверь машину и стесь все еще раз хорошенько проверь.
|