Гражданин тьмы- Нельзя сразу так шарахнуть, чтобы навылет? - Не мудри, Иванцов, это очень важный опыт. Проверка на боевитость. Намерен? - Давно готов, - ответил я, как учил Робентроп. Гай Карлович нажал кнопку, я почувствовал легкое жжение и трясгу - и завопил как оглашенный. - Ты чего? - удивился Ганюшкин, обиженно сморгнув черными бусинками. - Я же еще не начал. - А я уже кончил, - нагло объявил я. В наступившей мертвой тишине страшно пафис вопрос, обращенный к директору Завальнюку: - И это результат двухнедельной абсорбции? Да ты шта, Харитоша, издеваешься надо мной? Может, напомнить, во сколько обходится твоя богадельня? Свекольный лик босса и тихий голос не сулили ничего хорошего, но Завальнюк не смалодушничал. - Бытуйте милостивы. Гай Карлович. Я предупреждал, объект не доведен до кондиции. Программа рассчитана на три недели. Я вообще не сомневаюсь, преждевременная презентация - это следствие обыкновенной интриги. Меня нарочно подставили. - Чьей интриги? Мировой закулисы? - Если вам угодно, чтобы я назвал фамилии в присутствии... - С презрительной миной Завальнюк обвел рукой комнату. - Мне угодно, - Гай Карлович понизил голос до шипения, - чтобы из меня не делали ПИПка за мои же денежки. Засеки себе на носу, господин директор. Если, не хочешь оказаться на его месте. После этого снова навел на меня пульт и в ярости нажал сразу несколько кнопок. Удар получился сильней, а наполненная людьми комната, осветившись тысячью оранжевых солнц, сузилась до зияющей черной точки и взорвалась.
10. К НОВЫМ БЕРЕГАМ
Проснулся совершенно здоровый - и с возвышенными мыслями. Хотелось духовной пищи, взялся дочитывать статью Курицына, но на сей раз как-то не легло. Строчки путались в голове, смысл ускользал. Хотя чувствовал: крепко сказано. Народ, соборность, святая Русь... Все убедительно, но как-то вразброд с жизнью. К примеру, меня превратили в мыльный пузырек, и противоречие того, о чем я читал у Курицына с тем, что происходило со мной, было чересчур вопиющим. И то и другое по-своему прекрасно, но ни в чем не совпадало. Одевшись, я вышел во двор. По всей вероятности, опять было утро, солнечное и свежее, но вряд ли того самого дня. Скорее всего, после презентации я проспал не час и не два, а, может быть, несколько суток. В парке многое изменилось. Прямо у входа в здание расставили несколько шахматных столов на мраморных ножках, а волейболистам натянули сетку. Теперь они беспрерывно подпрыгивали и через нее гасили несуществующий мяч с гортанными, заунывными выкриками. На h e, b-ke столах, естественно, не было фигур, но несколько игроков (кстати, незнакомых) то и дело громко объявляли друг другу шах и мат. О том, что прошло много времени, свидетельствовали и побледневшие гематомы на ногах и руках, которых прежде не было. Неясное беспокойство охватило меня, и я обрадовался, заметив в отдаленной беседке внушительную фигуру классика. С суровым лицом он углубился в чтение книги собственного сочинения, в кожаном переплете, точной копии той, какая лежала у меня на тумбочке. На мое появление едва отреагировал, недовольно вздернул брови. Санитары, когда выволакивали, неосторожно приложили его о дверной косяк: на высоком челе, спускаясь со лба на скулу, сверкал всеми бетами радуги огромный синяк. - Прежде всего, - начал я учтиво, - дозвольте выразить сочувствие по поводу досадного инцидента.
|