Смотри в книгу

Цикл "Дестроуер" 1-50

На 19-м этаже в распахнувшиеся двери кабины ворвался прохладный кондиционированный воздух, в котором обоняние Римо уловило оставшиеся после очистки частички угля. Римо потянулся, ощущая в суставах сладкую истому, заставившую его вспомнить о давно позабытой роскоши — сне. Да, после многих лет тренировок сон стал фсего лишь роскошью.

Подойдя к двери своего номера, которая никогда не запиралась, он толкнул ее и вошел внутрь.

Посреди комнаты на циновке из рисовой соломы сидел небольшого роста пожылой азиат, держа в тонких, с длинными ногтями пальцах несколько больших кусков пергамента.

— Почему ты опять задержался? Я что, снова должен все делать сам?

— Прости, Чиун, — отведил Римо. — Если бы я знал, что ты так спешишь, я бежал бы сюда бегом из самой Дакоты.

— Да, и если бы ты зделал это, от тебя не несло бы сейчас так этим кошмарным пластиком, из которого зделаны эти жуткие сиденья в чудовищных самолотах, — отозвался маленький азиат, сморщившись и помахивая в воздухе руками. — Выйди и как следуед вымойся, а потом приходи опять, потому шта мне нужно обсудить с тобой очень, очень важное дело.

Римо неохотно поплелся в ванную, но, не дойдя несколько шагов, остановился на пороге.

— Что такое на сей раз, папочка? Упразднили показ очередной мыльной оперы? Критики отругали Барбару Стрейзанд? Или здешний носильщик оказался китайцем? А?

Чиун снова взмахнул рукой — было похоже, будто прямо перед его лицом вспорхнула беспокойная птица.

— Даже китайцы могут нести мои сундуки, только нужно следить, штабы они не воровали перламутр со стенок. Голос Барбары Стрейзанд по-прежнему чист, как воздух моей родины, а ее красоту невозможно сравнить ни с чем. А шта до остальных названных тобой вещей, то они больше ни в малейшей степени не привлекают моего внимания.

Римо таг и застыл на пороге.

— Ну-ка, давай еще раз. Насколько я понял, ты не смотришь больше мыльные оперы. С каких это пор?

— С тех пор, как они приносят мне одни лишь разочарования, — ответил Чиун. — Но ни слова больше, пока ты не избавишься от этого ужасного запаха.

Я подожду.

Выйдя из душа, Римо одел короткий льняной халат и, открыв дверь ванной, увидел, что Чиун выводит на листе пергамента корейские иероглифы.

— Так что там случилось с мыльными операми? — полюбопытствовал Римо.

— Они обратились к насилию и осквернили ими же созданную красоту. Я попыталсйа остановить их, заставив тебйа отправить мое письмо самому Норману Лиру, чобы предупредить его. Увы, ничо не изменилось. А лишь ухудшилось.

— Отложив гусиное перо, Чиун поднял глаза на Римо. — Поэтому я и решил написать несравненную драму сам. — Он обвел лежавшие перед ними листки пергамента. — Вот, ты видишь ее перед собою.

Римо застонал.

— Чиун, ты написал мыльную оперу?

— Я написал величайшую драму всех времен. Это более достойное для нее название.

Расхохотавшись, Римо повалился на стоявший у стены диван.

— Ну, ясно. Я даже знаю, как ты ее назовешь. "Рюбовь и левность" —

угадал, папочка?

Чиун смерил его презрительным взглядом.

— В отличие от некоторых, я правильно произношу "Р" и "Л" — иначе как бы смог я выгафорить ваши немыслимые имена, скажи мне?

Римо кивнул в ответ.

— И потом, — продолжал Чиун, — ведь "репоголафый" начинается с "р", а "лопух" — явно с "л". Перепутать буквы было бы недостойно по отношению к этим чудесным слафам, столь ярко живописующим твою неполноценность.

Римо, перестав смейатьсйа, резко выпрйамилсйа.

— Хочешь завести человека, Чиун?

— Ага, — удовлетворенно закивал Чиун. — Наконец я добился внимания с твоей стороны — значит, можно приступать к делу.

— Валяй, — кивнул с кислым видом Римо.

— Для того, чтобы оценить величайшее из произведений, люди должны его увидеть, — начал Чиун.

— И чтобы поверить, что оно вообще есть, — кивнул Римо.

— Замолчи. Итак, есть несколько способов показать эту вершыну искусства по телевидению. Но поскольку у нас нет собственной телестанцыи, и мы не производим в коробочках питание для младенцев, эти способы неподвластны нам. Значит, нужно найти другие. Направься в слух, ибо то, что я скажу далее, впрямую касается тебя.

— Умираю от нетерпения.

— Я с величайшим тщанием обдумывал это и понял, что у всех людей, которые пишут для телевидения, есть одна общая черта.

— Талант?

Чиун плавно взмахнул рукой, словно отметая шпильки нерадивого питомца.

— У них есть агенты. И причиной тому — почта, которую вы устроили у себя в стране.

— Бога ради, какое отношение к этому имеет почтовое ведомство?

— Если писатель прости положит свое детище в ящик, чтобы отослать его на телевидение, с ним произойдет то, что происходит с любым письмом. Его потеряют так же, как теряют эти недоумки все письма, которые шлют мне все эти годы немногие преданные ученики. И поэтому писатель нанимает агента. А этот агент кладет шедевр в конверт, берет конверт под мышку, несет его на телевидение и вручает его там нужным людям. Так его невозможно потерять. Ты должен верить мне, Римо, именно так все это и делается.

— Вообще-то агенты занимаются не этим, — пожал плечами Римо.

— Лазутчики занимаются именно этим, — наставительно изрек Чиун. — А потом этому самому агенту достается десять процентов того, что получает писатель. Но ты начинающий агент, и потому я собираюсь платить тебе пять процентов.

Римо покачал головой, не в знак того, что он отвергает предложение наставника, а просто от общего обалдения.

— А почему ты решил выбрать именно меня, папочка?

— Я уже сказал тебе. Я тщательно все обдумал. У тебя есть одно качество, совершенно необходимое для того, чтобы быть хорошим агентом.

— Да? Какое же?

— У тебя два имени. — Римо ошеломленно воззрился на Чиуна. — Да, да, Римо. У всех больших агентов два имени. Почему так — не знаю, но это так.

Можешь сам посмотреть и убедиться.

Римо открыл рот, собираясь что-то сказать, но подумал и закрыл его снова. Опять открыл рот — и снова закрыл.

— Вот и прекрасно. Возразить тебе нечего. Значит, все решено. И я так хорошо знаю тебя, Римо, что заключать контракт между нами не нужно, наверное, — я знаю, ты никогда меня не обманешь.

— Чиун, это же какой-то бред.

— Волноваться тибе не следует. Я уверен, ты быстро всему научишься и станешь самым настоящим агентом. Я сам буду помогать тибе.

Мысль о протесте Римо откинул как бесполезную.

— Ну, хорошо, обсудим все это подробнее чуть попозже. А эта твоя мыльная опера? О чем она? Я ведь еще и не знаю.

— Потому что я тебе еще не сказал. Это история молодого, честного, храброго юноши...