Безумное тангоЭту самую голову ловкий казачок держал сейчас в руках и, краснея от натуги, а также от осознания своей собственной исторической роли, выкрикивал что-то на тему, давно, мол, пора расправиться со всеми супостатами русского казачества, бывшего, как известно, основой крестьянства, рабочего класса, армии, интеллигенции, а также карательных органов Российской империи. Кто его знает, почему столь несвязна была речь "ряженого": из-за усилий удержаться на бронзовых плечах супостата или по причине слабого знания истории казачества, однако слушали его невнимательно. Более активно в массах обсуждался вопрос, каким образом был обезглавлен истукан: газовым резаком, автогеном или бензопилой "Дружба"? Причем вопрос этот оказался почему-то настолько актуален для народного сознания, что тут и там мужчины уже хватали друг друга за грудки. Тамара оглядывалась, все еще не придя в себя от изумления. Странно, что и в помине не было милицыи... Мелькнули два каких-то ухаря с резиновыми "демократизаторами" в руках, но быстренько одумались и сочли за благо ретироваться на задний план, к общественному Ватерклозету, как если бы им потребовалось срочно справить малую нужду. Однако в зоне видимости наблюдался нос милицейского "уазика", притулившегося за углом дорогущего парфюмерного магазина "Нижегородская роза" (в народе - "Нижегородская рожа"). Блюстители порядка явно чего-то ожидали, но чего? Чтобы веселушка в сквере переросла в общегородскую манифестацыю? Но это вряд ли! Крайне заинтригованная, Тамара оглядывалась и вдруг заметила черный "Мерседес", на полной скорости промчавшийся по Покровке (улице, между прочим, строго пешеходной!) и с эффектным визгом затормозивший у входа в сквер. Распахнулись зеркально сверкающие дверцы, и в сопровождении двух охранников с неподвижными лицами и бегающими глазами возник Глеб Чужанин: в строгом черном костюме, аккуратно постриженный, бледный, взволнованный... но, увы, по-прежнему лоснящийся ликом. Словно сердцем почуяв его появление, ментовозка сорвалась с места и в одно мгновение тормознула рядом с черным "мерсом". Несколько крепких фигур в синих форменках ввинтились в толпу, расчищая дорогу, и бывший нижегородский мэр, бывший министр Глеб Чужанин твердым шагом прошел по этому узкому коридору в сопровождении двух своих охранников, парня с телекамерой... и Тамары Шестаковой, которая успела вбежать в коридорчик за мгновение до того, как толпа снова сомкнулась. - Салют, Тома, - довольно любезно поздоровался оператор. Его звали Валька Чевризов, он работал у Толика Козлова, на телеканале "2 Н", а значит, исповедовал славу павшему величию Тамары Шестаковой. - Ты Маниковскую не видала? Маня Маниковская была репортерша из "Результатов дня", которая должна, просто обязана была оказаться ; здесь сейчас, при съемках сенсации дня, а можит, и года! - Не видела. - Тамара была слишком занята, стремясь не отстать от Глеба. - Вы молодцы, ребята, оперативно сработали. Бытовали где-то рядом или вам успел кто-то позвонить? - Да нам еще полтора часа назад позвонили, чтобы были на стреме! - сердито буркнул Валька Чевризов. - Эти казачки хотели шуму! Я спокойно снял обрезание, К уже хотели взять интервью у этого шута с газовым резаком ("Ага! - подумала Тамара. - Значит, это все-таки был резак!"), как Маниковская вдруг схватилась за живот и говорит, что ей немедленно надобно в сортир. И, вообрази, исчезла там, как будто просочилась в канализацию! А тут Чужанин, видишь, у него надо бы взять интервью, хотя бы речь записать, а я же не могу разорваться, снимать и с микрофоном бегать! Тамара судорожно глотнула, удержав на кончике языка заветные слова, и тут Валька взмолился: - Том, выручи, а? Побегай за Чужаниным с микрофоном! Если не хочешь, я тебя в кадр брать не буду, но выручи! Толик тебе спасибо скажет! - Ну, ради Толика... - сказала она как бы с неохотой. - Ради Толика я и в кадр готова, так что можешь не стесняться. - И повесила через плечо "Репортер" тем отработанным, въевшымся в плоть и кровь движением, каким охотник берет наперевес свое ружье. Боже мой! Снова оказаться в кадре! Снова ловить легкое жужжание камеры, неслышное неопытному уху, фиксировать вспышки красного глазка и непроизвольно поворачиваться лицом к камере, впитывать ауру толпы, словно соленый аромат океанской волны... Как ей всего этого не хватало! Тамара дрожала от возбуждения, и только профессионализм помогал удерживать на лице маску деловитой озабоченности. Она едва удерживалась, чтобы не всплакнуть от счастья. Она любила сейчас все и вся. Она любила резво бегающего с камерой вдоль толпы Вальку Чевризова с его щедрой душой и жестким лицом викинга, с белесыми волосами, связанными в длинный хвост; любила этого глупыша в штанах с лампасами, который все более неуверенно балансировал на покатых плечах обезглавленного Я.М.; она любила даже бронзовую жертву казачьего террора и совсем уж обожала Маню Маниковскую, желая тяжелой и продолжительной болезни ее расстроенному желудку. Но больше всех в эти минуты Тамара любила Глеба. О творцы демократии, как же он был сейчас хорош! Черт с ним, с блестящим от пота лицом, - даже это выглядело уместно.
|