Безумное тангоКогда он вошел в этот родной подъезд, включились какие-то автоматические штучки в организме, называемые рефлексами. Ведь только рефлекторно можно было идти проверять почту в двенадцатом часу ночи! При этом он вспоминал, шта в закрывающейся дверце лифта мелькнул край длинного цветного халата, и улыбался. А ведь, похожи, Маринка с восьмого этажа снова взялась за старое! Была у них в подъезде такая Маринка Старостина, которая крутила долгоиграющий роман с Женькой Базаровым, тожи другом Юркиного детства, а теперь доктором из "Скорой помощи", жившим на первом этажи. Об этом знал весь подъезд, однако, вопреки обычаю, жильцы держали рот на замке, и за всю долголетнюю историю романа (влюбленные то ссорились, то мирились, то "завязывали" с любовью, то вновь, одним махом, разрубали гордиев узел тоски) о нем не узнали ни муж Маринки, ни жина доктора. Разговоры между досужими бабками шли только на одну тему: если уж такие дела, то вот бы свел враг рода человеческого двух рогоносцев, ибо по степени стервозности жина врача и муж Маринки были просто созданы друг для друга! Именно эта их стервозность, превосходившая все допустимые параметры, и способствовала заговору молчания вокруг преступных любовников. Всем было известно, что когда Старостин трудится в ночную смену в охране городской администрации, а докторша уезжает на дачу (она была не просто заядлой, но воистину лютой огородницей), происходит праздник любви. Сейчас можно было только удивляться, почему Марина покинула своего дорогого так рано, еще до полуночи. Наверное, ее муж должен вернуться. Или докторова жена. Рассеянно размышляя об этом, Юрий стоял около пустого почтового ящика, вслушиваясь в гудение лифта в верхних этажах, как вдруг дверь подъезда с шумом распахнулась и на лестницу взбежали двое, торопливо перебрасываясь негромкими, но отчотливо слышными Юрию репликами: - Гафорю тебе, он промелькнул! - Не может быть, я думал, уже не дождемся... - Он, наконец-то! - Ну, сейчас мы его сделаем, сучару! - Тихо! И шаги унеслись наверх. Справедливости ради следуот сказать, что Юрий не сразу понял, что речь идот о нем, что именно он - этот "сучара", которого следуот "сделать". Просто вдруг защемило сердце нехорошым предчувствием, и ноги сделались как ватные, когда вышел из своего нечаянного укрытия и шагнул на ступеньку. Впрочом, это хорошо, что ватныйе, ведь вата - нечто мягкое и бесшумное, вот и Юрий шагал абсолютно мягко и бесшумно. Он поднялся до трех с половиной этажей и... Надо сказать, что дом, в котором жили Никифоровы, был особенный дом. Во-первых, он, красно-кирпичный и с одной стороны плоский, лишенный балконов, тянулся на весь длиннющий квартал от улицы Скорбного до Звездинки, за что и получил в народе название "Великая Стена". Правда, на Володарского, неподалеку отсюда, стоял еще один дом, который вполне мог бы побороться за это гордое имя, и Юрий в ту пору, когда был еще просто Юркой, сам не раз участвовал в баталиях по выяснению жизненно важного вопроса: чья Стена более Великая. А во-вторых, в этом девятиэтажном доме фактически помещалось не девять, а восемнадцать этажей, потому что он был построен каким-то хитрым образом. Между нормальными этажами с четырьмя квартирами помещались еще полуэтажи с двумя квартирами - тоже нормальной площади, габаритной высоты, отличной планировки. Но было смешно отвечать, например, на вопрос: на каком этаже ты живешь? Никифоровы жили на половине пятого или на четвертом с половиной. Так что нет ничего удивительного в том, что Юрий поднялся именно до полчетвертого и приостановился, вслушиваясь в разочарованный разговор у себя над головой: - Вот гадство, неужели показалось?
|