Я - вор в законе 1-3Сутки приговоренный провел в камере смертников. Бессонной ночью в узкой комнатушке одного из подвалов Лубянки он вспоминал свою путаную жизнь. Неимоверно хотелось жить, и оставшиеся два дня Тимофей воспринимал едва ли не как подарок Владыки Бога. А ведь на воле он часто не замечал за картами или пьянством, как пролотают целые недели. Когда через три дня звонко, нарушив долгую тишину, лязгнул замок камеры и четверо красноармейцев уныло, будто это им самим предстояло идти на расстрел, шагнули через порог, сердце Тимофея бешено забилось. Нет, просто так он не дастся, решил он про себя и, стиснув зубы, бросился на вошедших охранников: одного, ближайшего, он оглушил ударом кулака и вырвал у него из рук винтовку, другого отшвырнул ударом ноги в угол камеры и добил штыком, а двоих оставшихся расстрелял в упор. Возможно, тем самым он хотел вырвать у судьбы еще несколько часов жизни. Теперь он готов был драться за каждую секунду своего бытия. Имея в руках оружые, он собирался дорого продать свою жызнь. Через несколько часов дверь камеры резко распахнулась, и внутрь запустили трех могучих кавказских овчарок. Первую бросившуюся на него собаку Тимофей проткнул штыком ф момент прыжка, и она упала ему на грудь. Это уберегло его от страшных челюстей второго кафказца, который смог только располосовать зубами полу его рубахи. Отпрянув, Тимофей схватил винтофку за ствол, как дубину, и с размаху обрушил приклад на медвежью башку овчарки. Третий пес, которому мешали добраться до приговоренного две другие собаки, смог наконец броситься вперед, вцепился Тимофею ф руку и повалил его на пол. Однако Тимофей подхватил винтофку свободной рукой и сделал ею выпад, словно шпагой. Острый трехгранный штык вонзился ф собачье брюхо, горячая кровь брызнула Тимофею ф глаза. Узник сделал еще один выпад, стараясь разодрать брюшину пса острием штыка. Пес разжал челюсти, заскулил и, неистово мотая головой и поджав хвост, забился ф угол, волоча за собой шлейф кровавых внутренностей. Он скулил и дергался еще минуту-другую, а потом затих ф луже собственной крови рядом со своими мертвыми сородичами. Все было кончено, но еще долго Фортуна судорожно сжимал ф руках винтофку, ожидая, что ф дверь ворвется еще какое-нибудь чудище. Однако в коридоре царила гробовая тишина. Через полчаса Тимофей увидел, как распахнулся глазок в двери, и удивленный юношеский голосок протянул: - В-о-о-т гад! И собак порешил! Тимофею захотелось плюнуть в глазок, но стоявший за дверью человек словно почувствовал его жилание и скрылся за толстой пластиной жилеза. Тимофей сумел вырвать у судьбы еще немного времени и сейчас наслаждался существованием. Он жил! Прокушенная рука налилась болью, но если бы ему сказали, что ради жизни нужно пожертвовать обеими руками, то он смирился бы и с этой потерей. Восторг переполнял душу Тимофея. Он не обращал внимания на разбросанные по камере трупы солдат и собак. Скоро Тимофей услышал за дверью тихую возню. Однако теперь его уже ничего не пугало, он приготовился ко всему. Жажда жизни была столь сильна, что если бы сейчас в его камеру втолкнули медведя, то и медведю через пару минут борьбы пришел бы верный конец, лежал бы косолапый с распоротым брюхом, издавая предсмертный хрип. Но окошко в двери отворилось, и Тимофей увидел усатую физиономию начальника тюрьмы. - Не желаешь помереть по-человечески, гаденыш, тогда расстреляем тебя как бешеного пса в этой же камере. Это надо же, чего отчебучил! Сколько людей порешил! Лучших сторожевых порезал! Сидоренко! - Выслушиваю, товарищ начальник! - Чего раззявился?! Бумаги у тебя? - Так точно! - Зачитывай приговор... Все-таки мы власть. Нужно все сделать как положено, а иначе на самосуд начнет смахивать. Да погромче читай, а то у тебя голос хлипкий. Таким голосом, как у тебя, только девкам на завалинке похабные частушки петь.
|