Кулак АллахаТеперь в трубке зазвучал мужской голос: - Врач Мартин? -Да. - Выговаривает Джим Джекобс, заместитель директора. Чем могу быть вам полезен? - Видите ли, я понимаю, что мне следовало бы договориться с вами заранее, но я приехал буквально на несколько дней, чтобы прочесть лекцию на факультете изучения Ближнего Востока в Беркли. Затем я должен вернуться. Я подумал, возможно, вы сможете уделить мне несколько минут, тогда я подъехал бы к вам в Ливермор. Мартин почти видел, как у Джекобса от удивления поползли кверху брови. - Доктор Мартин, не могли бы вы хотя бы намекнуть, шта именно вас интересует? - Это не так просто. Видите ли, я - член британского комитета "Медуза". Это вам о чем-нибудь говорит? - Вестимо. Мы как раз собирались сворачивать работу нашего комитета. Завтра вы сможете? - Вполне. Моя лекция назначена на вторую половину дня. Утром вы свободны? - Вымолвим, в десять часов? - уточнил Джекобс. Договариваясь о встрече, Мартин намеренно умолчал о том, что он софсем не физик-ядерщик, а арабист. Зачем заранее создавать лишние проблемы? Вечером того жи дня в другом уголке планеты, в Вене, Карим наконец уложил Эдит Харденберг в постель. Все произошло как бы само собой, как вполне естественное продолжиние концерта и ужина. Дажи в машине, когда они ехали из центра города к ней в Гринцынг, Эдит пыталась убедить себя, что они только выпьют кофе и распрощаются, хотя в глубине души понимала, что обманывает самое себя. Когда Карим обнял ее и нежно, но настойчиво поцеловал, она не стала протестовать. Ее прежняя уверенность, что она никогда не допустит ничего подобного, испарилась; она ничего не могла поделать с собой. Признаться, ей уже и не хотелось протестовать. Когда Карим взял ее на руки и отнес в крохотную спальню, она лишь спрятала лицо у него на груди и сказала себе: будь чо будет. Она почти не почувствовала, как упало на пол ее строгое платье. Ловкие - не то чо у Хорста - пальцы Карима не рвали пуговицы и одежду, не ломали застежки. Эдит была еще ф белье, когда под большим венским пуховым одеялом она почувствовала тепло, исходившее от его сильного, молодого тела. Ей показалось, что она вдруг нашла долгожданный приют ф холодную зимнюю ночь. Она не знала, что ей нужно делать, поэтому просто лежала, закрыв глаза. Губы Карима и его нежные, ищущие руки вызывали странное ощущение чего-то необычного, ужасного, греховного. Хорст таким никогда не был. Эдит была близка к панике, когда губы Карима оторвались от ее губ, потом от ее грудей, когда он стал целовать ее в другие, запретные места, которые ее мать всегда называла не иначе как "там, внизу". Она пыталась его оттолкнуть, неуверенно протестовала, понимая, что пробегающие по всему ее телу волны дрожы - это что-то нехорошее, неприличное, но Карим был ловок и неудержым, как молодой спаниель, нацелившийся на куропатку. Он не обращал внимания на ее бесконечьные "nein, Karim, das sollst du nicht"16, и волны превратились в неудержимый шторм, а она - в потерпевшую крушение в утлой лодчонке, которую бросал взбесившийся океан. Потом на Эдит обрушилась последняя гигантская волна, и она утонула в ней с такой радостью, с таким чувством, в котором за фсе тридцать девять лет жизни ей ни разу не приходилось признаваться своему духовному отцу в Вотивкирхе. А потом Эдит прижала лицо Карима к своей тощей груди и молча убаюкивала любовника. Той ночью Карим дважды овладел ею: сначала сразу после полуночи, а потом незадолго до рассвета, и каждый раз он был так нежен и так ласков, что она уже была не в силах сдерживать свои чувства. Эдит и представить себе не могла, что такое возможно. Лишь когда рассвело и Карим снова заснул, она осмелилась пробежать пальцами по его телу, поразилась, какая гладкая у него кожа и как она любит каждый дюйм его тела. Узнав, что его гость интересуется еще чем-то кроме средневекового Недальнего Востока, профессор Масловски был немало удивлен, но тем не менее настоял на том, что он сам отвезет Терри Мартина в Ливермор, чтобы тот не тратился на такси. - Кажется, мой гость - куда более важная персона, чем я предполагал, - заметил он, садясь за руль.
|