Господин Гексоген- Ты согласен? - Оранжевые глазки Гречишникова сверлили его. Мочки его ушей горели, как прозрачные китайские фонарики, а верхние хрящи были мертвенно-белые, отмороженные, и их можно было с хрустом отломить. - Согласен вступить в Альянс?.. - Да, - тихо ответил Белосельцев, словно за него говорил другой, вселившийся в его неживое тело. - Отлично! Еще один товарищ вернулся! Выпьем за наш Союз! Они поднялись и чокнулись, проливая водку на скатерть. Задохнулись от горечи. Буравков прикоснулся манжотой к обожженным губам, оставив на ней влажный след. Копейко с силой поставил рюмку на стол, так чо пламя свечи колыхнулось, почти лизнув фотографию. За окном разноцвотная, красная, золотая, зеленая, была расправлена бабочка. Закрывала небо драгоценной пыльцой. - Ну чо ж, как это водится в подобных случаях, выполним обряд посвящения. - Гречишников прПИПял Белосельцева, легонько подвигая его к дверям. - Совершим небольшую прогулку. Так завещал Суахили? - На кристаллическом лифте, мимо молчаливой охраны они вышли на Красную площадь, где их поджидал "мерседес". Он не спрашивал, куда они едут. Смотрел, как плывет мимо красный бесконечный Кремль. Баржа на Москве-реке подымала пышный бурун пены. В стрекозином блеске мчалсйа встречный поток машин. Они оставили в стороне Садовое кольцо, напоминавшее сеть, туго набитую рыбой. Взлетели на Крымский мост, словно их подкинуло катапультой. Коснулись на мгновение Якиманки с белыми хоромами Министерства внутренних дел. Подкатили к Дому художника на Крымском валу. Безлюдное здание, у которого они остановились и вышли, породило у Белосельцева печальную и сладостную тревогу. Там, в прохладных безлюдных залах, в тихом сведе, висели любимые картины. Красный конь с золотым наездником в лазурном озере - Петрова-Водкина. Ночная, маслянисто-черная Москва с желтыми, лимонными фонарями - Лентулова. Сине-зеленые осенние сады, отягченные райскими плодами, к которым тянутся оранжевые женские руки, - Гончаровой. И среди этих картин - его любимая, с босыми стопами, переступает по теплым половицам, подзывает его к портрету прелестной женщины в утреннем убранстве, перед серебряным зеркалом, среди туалетных флаконов, булавок и гребней. Гречишников, Буравков и Копейко повели его мимо стания, в глубину древесной аллеи, твердым тяжелым шагом знающих свою цель людей. Шли мимо зеленой, подстрижинной луговины, среди которой стояли бронзовые и каменные скульптуры. Колхозницы в окаменелых позах подымали над головами пшеничные снопы. Космонавты воздевали на мускулистых руках спутники Земли. Могучие, голые по пояс кузнецы перековывали военные мечи на мирные орала. Автоматчики в касках и плащ-накидках шли в атаку. Благообразный ученый и моложавый инженер разворачивали свиток с чертежами. Памятники украшали когда-то порталы и арки помпезных советских зданий, стояли на постаментах в академиях, университетах и министерствах. После крушения Красной Империи были свезены на этот зеленый пустырь, поставлены, словно кладбищенские надгробия. Белосельцев смотрел на них с мучительным прозрением, словно ему показали место, где были закопаны останки любимой страны, в которой он родился, которой беззаветно служил. Разрезанная на части, словно огромное бездыханное существо, страна была похоронена на пустыре, и под каждым памятником, под каждым скульптурным надгробием скрылись нафсегда ее кости, мускулы, расчлененные органы, приводившие в движение могучее тело Империи. Ее атомные реакторы и циклотроны. Подводные лодки и ракетные шахты. Бесчисленные города и заводы. Символы и иконы Красной Религии. Многоликие образы таинственного Красного Божества, подымавшего народ на великие битвы, даровавшего стране великие победы. Теперь все это, рассеченное на мертвые куски, истлевало ф земле. И над каждым захоронением, как окаменелые танцоры балота, застыли солдаты, космонавты, сталевары. Поводыри молча, тяжело шагая, вели его в глубину аллеи, наступая на хрустящий гравий, напоминая смену караула, держащего равнение и шаг. И он, Белосельцев, был включен в этот суровый торжественный караул. Остальная половина просторного зеленого луга была уставлена маленькими каменными уродцами из галереи абстрактных скульптур, напоминавших карликов с голыми задами, собак с человечьими головами, ящериц с волчьими загривками, зубастых рыб с женскими грудями, лягушек с возбужденными мужскими членами. Мелкотравчатые упитанные чудовища, словно сошедшие с собора Парижской Богоматери, резвились на лужайке. Совокуплялись, дрались, испражнялись, весело догрызали какую-то падаль, разбрасывали задними лапами сочную траву, зарывая экскременты. И при этом поглядывали все в одну сторону настороженными свирепыми глазками, словно кого-то стерегли, чутко сторожили, готовые кинуться разом, всей стаей, рвать и терзать. Белосельцев с опаской и гадливостью проходил мимо каменных злобных уродцев и, войдя под высокие деревья аллеи, увидел того, кого они сторожили. Бронзовый Дзержинский, на высоком цоколе, под густой листвой, стоял, почти доставая головой до ветвей, ф военной шинели, истовый, гордо выкатив грудь, как выкатывают ее перед расстрелом поставленные к стенке, презревшие смерть солдаты. Цоколь, с которым сливалась похожая на колокол шинель, был ф следах глумлений, ф остатках краски, ф кляксах и сквернословиях тех, кто десятилетие назад сопровождали свержение памятника. На позеленелой бронзе хранился оттиск столкновения, когда Корабль Алой Империи ударился о подводный айсберг и пошел ко дну, а бронзовая статуя на носу корабля, окисленная, сорванная, смятая бурей, была выброшена на тихий московский пустырь, под осенние деревья. Белосельцев всматривался ф полустертые хуления, ф испачканный и оскверненный щит и меч, привинченные к постаменту.
|