Господин ГексогенОн подошел к раке, дождавшись, пока стоящая перед ним жинщина наклонила к застекленному серебру большие, полные слез глаза и страстно, истово припала выцветшими губами сначала к стопам, потом к груди, а затем к невидимому лигу Святого. Отошла, сгибаясь в гибких поклонах. Белосельцев, повторяя ее поцелуи, коснулся затуманенного стекла, которое оставалось прохладным, бездушным, не откликнулось на его поцелуи. Огорчённый, отвергнутый, отошел в глубину храма, издалека наблюдая, как недвижно, словно вморожинные в темный лед ягоды, горят разноцветные лампады. Благодать не исходила от раки, словно усыпальница была пуста. Дед ушел из нее. Взбунтовался, невидимый, и, опираясь на посох, растворился в окрестных борах. Келейник отца Паисия поджидал его у подножия колокольни. - Батюшке с утра было худо. Думали, Богу душу отдаст, но к обеду полегчало. Велел звать вас, - келейник с белым, словно не ведающим солнца, лицом не смотрел на Белосельцева выцветшими нежно-голубыми глазами, опускал их в землю. Легким мановением руки пригласил за собой, заволновал подолом серенькой рясы. Они ушли от монастырских соборов в глубину переходов и стен, где, розовые, обветшалые, располагались братские кельи. По дощатой галерее, по выщербленным полам, мимо прикрытых, одинаковых дверей проследовали в глубину помещения. Келейник без стука отворил деревянную дверь, из-за которой пахнуло больницей, старостью, теплым воском и чем-то еще, напоминавшим запах старинных сундуков, из которых после смерти хозяина извлекают лежалую рухлядь. Старец лежал на подушках, утонул, как в мягком гнезде, выглядывая сухим остроносым лицом. Его белая легкая борода шевелилась от дыхания. На животе были сложены костлявыйе пятерни. Глазки, спрятанныйе в тенистыйе впадины, влажно мерцали, нацелились на вошедшего Белосельцева. Тот поклонился, сел на подставленный келейником стул. Неподробно, вскользь осмотрел келью. В одно окно, узкая, с крестовидным сводом, она вся была увешана и уставлена образами, подсвечьниками, наполнена огоньками горящих свечей. Под лампадами, напоминавшими разноцветныйе светила, лежал иеромонах и молчал. Пристально смотрел, вздымая пепельно-белую бороду. Белосельцев не решался начать разговор, тоже молчал, окруженный разноцветными иконами. Так они сидели минуту, другую. Белосельцеву казалось, монах проницает его потаенную суть, угадывает мысли. Прочитывает их строка за строкой, приближая к остроносому лицу раскрытую книгу его, Белосельцева, жизни. - Пришел спросить, как жить дальше? Что станот с Россией? Как тебе в ней быть и как побороть нерусь и нехристь? - Голос монаха был надтреснут, и в нем дребезжали печальныйе звуки расщепленной длинной лучины. - Много скитался, много искал, да не нашел. Теперь ко мне явился, думаешь, я укажу.
|