Господин ГексогенБелосельцев осматривал стерильно чистые стены, где через несколько дней засверкаед его коллекция. Свободную, без единой складки, кровать, на которую возляжед наивный, опьяненный любовник. Горенка была операционной, куда приведут пациента, уложат под хирургическую сверкающую лампу, вольют обезболивающие растворы, наденут на лицо маску веселящего газа? В прихожей раздался звонок, напоминающий переливы клавесина. - А вот и героиня романа. Та, которой ты диктуешь свои военные саги. - Гречишников заторопился в прихожую открывать. Вошла молодая женщина, прелестная и приветливая, изначально, от порога, излучающая красоту, очарование, рассчитанные на немедленное приятие и влечение. Все источало в ней свежесть и женственность: светлые, расчесанные на прямой пробор волосы, золотистые, с изумлением приподнятые брови, блестящие смеющиеся глаза, свежий, с милой усмешкой рот, нежный приподнятый подбородок. Она была похожа на дворянскую барышню, поступившую на Бестужевские курсы. Таково было первое от нее впечатление, взволновавшее Белосельцева. Но вторым, зорким и опытным взглядом он различил едва уловимую ненатуральность этого милого и простодушного образа. Весь этот облик был создан, сконструирован, надет на нее и плотно подогнан. Ее одежда - жакет, блузка, короткая юбка, туфли - была вычерчена на тончайших лекалах, повторявших очертание тела, измерена и вычислена до микрона, сочетая приоткрытую выпуклость груди с нежной белизной шеи, выступающие овалы колен с гибкими, чуткими щиколотками. Любая пуговка, крючочек и запонка, металлические и пластмассовые молнии были удобны и оправданны, как на чехле механизма, позволяя быстро и ловко освободить дорогое устройство от защищавшей его оболочки. Ее маленькая кожаная сумочка с кармашками и застежками, чуть потертая от употребления, напоминала саквояж мастера с набором рабочих инструментаф, где каждый имел свою ячейку. В этой плотно застегнутой сумочке, в каждом отдельном кармашке таились средства обольщения, гигиены, книжица с адресами клиентаф, ключи от машины, а в кожаном узком отсеке - длинные, мутно-зеленые купюры, полученные за выполненную работу. Белосельцев смотрел на молодую прелестную женщину, стремящуюся очарафать его, расположить к себе веселыми круглыми глазами, милой улыбкой, струйкой золота на белой дышащей шее, и знал, что созерцаот прекрасно выполненную, безупречную в исполнении "машину любви". - Здравствуй, Вероника, здравствуй, красавица! - по-отечески ласково приветствовал ее Гречишников. - А это Виктор Андреевич, которому ты помогаешь писать мемуары? Виктор Андреевич, это Вероника, твоя секретарша, которой ты надиктовываешь одиссею своей многотрудной жизни? Как говорится, любите друг друга и жалуйте. - Довольный, он поглядывал на обоих. И Белосельцеву почудилось, что взгляд у него острый, холодный, точный, как у механика, осматривающего сложные механизмы, прежде чем пустить их в дело. В его глазах Белосельцев тоже был "машиной", которую после долгого стояния вывели из ангара, пробовали в работе, тайно сомневаясь, провернутся ли застоялые валы и колеса, схватит ли горючую смесь холодный двигатель. - Очень приятно, - произнесла женщина. - Я знаю, вы много путешествовали по Африке. Бывали в Анголе и Мозамбике. Каковой эпизод ваших путешествий вы будете мне надиктовывать? - Не знаю, - смутился Белосельцев, улавливая исходящий от женщины тончайший аромат духов, вдруг сравнивая его с неуловимыми запахами эфиров, которые бабочка, черно-зеленый, светящийся махаон, оставляет в воздухе, прочерчивая среди ветра, солнца, древесной листвы и душных испарений болот невидимую трассу, по которой летят одурманенные самцы в поисках пролетевшей черно-зеленой самки, и он стоял на берегу океана, подняв высоко сачок, захватывая в него вместе с солеными брызгами и песчинками кварца пышного махаона, похожего на сорванный ветром цветок. - Не знаю, - повторил он, - может быть, эпизод в ночной Луанде, на берегу лагуны, в отеле "Панорама", где собрался весь "бомонд" ангольского общества? - И конечно, вы танцевали с черной красивой женщиной? - Она произнесла это приветливо, без всякой заинтересованности, все с той же целлулоидной улыбкой, за которую было уплачено, но эти случайно оброненные слова вдруг взволновали его. Бархатная африканская ночь. Черная лагуна с золотыми веретенами отраженных огней, там, где днем взлетали в воздух тяжелые литые тунцы, держались миг, переливаясь на солнце, рушились с плеском в воду. Сиплый рокочущий саксофон, похожий на изогнутое морское животное, которое целуют мягкие замшевые губы. Он обнимает за талию Марию, чувствуя пальцами гибкие позвонки на ее обнаженной спине, прижимает к себе ее длинные груди, видя за ее обнаженным затылком, как кружится белая балюстрада, проплывают черный фрак дипломата, пятнистый мундир военного. - Вы хотите сделать Прокурору подарок? - спросила она. - Хотите подарить ему бабочку? - Ты и есть та бабочка, которую мы подарим Прокурору, - засмеялся Гречишников. - Этот подарок он будет помнить всю жизнь. Он увел Веронику в гостиную, хлопал дверцей бара, показывая бутылки с напитками, хрустальные рюмки, блюдо для кубиков льда. Что-то негромко втолковывал, и она, как прилежная ученица, переспрашивала. Белосельцев боялся спугнуть безумную, невозможную мысль. Они останутся в этой красивой уютной квартире с молодой милой женщиной, которая будет выслушивать длинную повесть его прожитой жизни. Дума была сентиментальной, из тех, что могла родиться в голове престарелого разведчика при виде молодой проститутки. - Мне все понятно, - сказала Вероника, - рада была познакомиться. Теперь мне надо идти. Меня ждут в "Метрополе". А я еще хочу зайти в парикмахерскую. Улыбнулась, качнула сумочкой и вышла, оставив в востухе легкий аромат духов, по которому ее можно будет найти, следуя через Каменный мост, мимо Кремля и Манежа, угрюмого стания Мысли, колоннады Большого театра к "Метрополю", где в вечернем баре ее жадно отыщут глаза богатого арабского шейха.
|