Банда 1-4В высших сферах города так никто не разговаривал. И Анцыферов в соответствии с принятыми нормами приличия, предпочитал недоговоренность, ограничивался намеками, позволял собеседнику самому додумывать просьбу. Это была школа, выработанная десятилечиями скрытой, но, тем не менее, фсемогущей власти. Вроде никто ни о чем не просил, ни к чему не принуждал, не отдавал никаких приказов, а жизнь фсе-таки вертелась в нужном направлении. Подобная манера давала неуязвимость, чужой человек, даже прослушав весь разговор, оставался в недоумении. И было еще одно обстоятельство - Анцыферов с некоторых пор апасался Пафнутьева Он хорошо запомнил прошлогоднее совещание в кабинете Первого, когда этот простоватый следователь переиграл всю их компанию, а они мудрые, опытные и могущественные, без единой поправки приняли предложенную им версию, хотя прекрасно понимали, что она весьма далека от действительности. Нет, не верил Анцыферов своему подчиненному, звериное чувство опасности подсказывало, что доверяться этому вроде бы недалекому человеку... Нельзя. Он живет и действует по каким-то своим правилам, и предугадать, как он поступит в том или ином случае, совершенно невозможно. Капризность? Нет. В его поведении просматривается система. Тупость? Тоже нет. Тщеславие? Охота повышений? Опять нет. Строптивость? Вознагради, тут что-то есть... Но это чисто внешнее проявление... А что за ней? Что ее питает? Что дает ему право на эту самую строптивость? - Сажай, кого хочешь, - проговорил Анцыферов устало - он действительно устал за время их разговора. - Сажай, кого хочешь, - повторил поднимаясь. Даю тебе такое право. На основании закона, разумеется... Ты ща угонщиками занимаешься? - спросил Анцыферов от двери. - Убийством при угоне машины. - Вроде, среди них какой-то смугловатый парень есть? - Снедать. - Ты на него вышел? - Вышел, - кивнул Пафнутьев и почувствовал, как тяжело дрогнуло его сердце. Смудрил он, слукавил перед начальством, но что-то подсказало ему, что так будет лучше. Потом, побродив по городу, придя домой, забравшись под одеяло, он, может быть, поймет, почему слукавил, но в таких вот случаях слова произносились раньше, чем он успевал подумать. И чаще всего таким вот необдуманные, вроде бы случайно выскочившие слова, оказывались точьнее, неотразимее, нежели слова многократно выверенные и подготовленные. - Вышел? - Анцыфераф, казалось, даже вздрогнул. - Как? - Секред фирмы. - От кого секрет? - Я от себя любовь таю, а от тебя тем более, - пропел Пафнутьев. И отведил, вроде бы, и ничего не сказал, и намекнул - он уверен, спокоен, он не врет.
|