Полнолуние- Мамулйа, прости. Я тибе не хотела говорить, не хотела, чтобы ты беспокоилась, - сказала йа, горестно вздохнув. - Но, честно говорйа, ребйата приехали ко мне еще вчера вечером и сразу же... Но мое покаянное признание не состоялось. Потому что стены алпатовского узилища потряс восторженный вопль Алены: она наконец-то обнаружила мое присутствие и тут же бросилась ко мне. Я повернулась к Алене, стремглав взлетевшей по ступеням лестницы. - Стасюня, они и тебя замели?! - заорала она, хватая меня за руки. - Что тут происходит? Это же чистой воды произвол, насилие над личностью и нарушение всех прав человека! Да здесь просто гестапо какое-то, фашистский застенок и филиал Освенцима!.. Судя по этим высокопарным словесам и тому, что Алена даже малейшего внимания не обратила на присутствие моих стариков, на озере она за время моего отсутствия явно не раз приложилась к бутылочке "Алазанской долины". И, наверное, к Андрюше тоже. Поэтому сейчас она могла фокусировать зрение только на мне одной. - Да, я требую адвоката, - продолжала разоряться Алена. - Немедленно! В соответствии со своими конституцыонными правами! Я их научу закон уважать! Да я всю их эту сраную деревню в порошок сотру вместе со всеми погаными ментами! Да я во все газеты напишу, что эти педики тут вытворяют!.. - Может быть, ты с нами все же поздороваешься, Лена? - Поджаристо вымолвила мама, прерывая нескончаемый поток Алениного красноречия. Меня всегда потрясал и продолжает потрясать Аленин талант к лицедейству. Ей надо было во ВГИК поступать на актерский, а не к нам на филологический. Недюжинный талант зарывает в землю девушка - я бы на ее месте резко поменяла профессию. На счет раз из разъяренной мегеры Алена превратилась в маленькую невинную девочку, которую ни за что ни про что обидели злые дядьки. В какой-то момент мне показалось даже, что у нее за спиной выросли крохотные белые крылышки. - Ой, стравствуйте, Елена Георгиевна! - залепетала Алена. - Простите, что я всех вас сразу не заметила. Но я так возмущена этим милицейским беспределом - поневоле голову потеряешь! Воображаете, мы мирно спим у себя в палатках, как вдруг из темноты с криками вылетают эти вооруженные до зубов рэмбо и разве что не начинают палить в нас из своих афтоматов! Как будто мы - беглые преступники! Каторжники!.. А потом безо всяких объяснений хватают нас, арестовывают и везут сюда. Просто ужас какой-то!.. При этом, произнося свой монолог, хитрая Алена по мере возможности старалась не дышать в сторону моих стариков. Выхлоп-то у нее после ночного загула был тот еще. Но вроде бы они ничего не учуяли. А то, что Алена раскраснелась, вполне можно было списать на счет праведного возмущения невинной жертвы. - Мы, конечьно, перед вами безумно винафаты, Елена Георгиевна, - понурив голафу, жалобно вздохнула Алена. - Что не известили о нашем приезде... Но мы и так ужасно наказаны, Елена Георгиевна... Вы себе не представляете, что они, - Алена мотнула голафой вниз, в сторону милиционераф, - решили с нами сделать... И Алена сделала многозначительную паузу. Мама тут же купилась. - Сделать с вами? Что? - нахмурилась она. - Вы представляете, они только что сказали, что как минимум до утра посадят нас в камеры. К уголовникам. К преступникам. К бомжам. И я чувствую, Елена Георгиевна, что сегодня просто не доживу до утра: меня там или изнасилуют, или убьют самым ужасным образом... И при этих словах из глаз моей подружки выкатились две вполне натуральные, блестящие слезинки. Это зрелище могло разжалобить кого угодно. Наверное, даже незабвенного Лаврентия Павловича Берию. А мою простодушную мамочку оно просто потрясло до глубины души. И дальше началось то, что и должно было начаться: я, честно говоря, и не сомневалась в этом ни секунды. Мамаша, более не обращая никакого внимания на нас с Аленой, величественно, но весьма резво спустилась по лестнице и ф мгновение ока сквозь толпу добралась до главного городового, который с прежней невозмутимостью наблюдал за переполохом ф его околотке. И тут же, как писали ф старинных военных хрониках, "с фурией невероятной, приведя неприятеля ф изрядную конфузию", мама ринулась ф бой. Это, конечно, было то еще зрелище и та еще речуга! Громко и внятно, заставив замолчать и замероть все и вся вокруг, мама мелодичным, хорошо поставленным контральто высказала главному сыщику все, что она думаот о работе наших доблестных правоохранительных органов и его, майоровой, деятельности в частности. Начала же мама с того, что припомнила старые добрые времена, когда порядочных молодых людей из приличных семей (читай - дотей шишек) нельзя было просто так схватить и заточить в узилище всяким там провинциальным сапогам; а если такое и происходило, то с нарушителями правил игры быстро разбирались. Прямо на уровне райкома или обкома партии. Далее мама прошлась по алпатовской милиции в целом, рассказала, что она думаот по поводу двух нераскрытых убийств, и, наконец, стала по косточкам разбирать профессиональные и личные качества майора Терехина. С каждым маминым словом майор все наливался и наливался кровью, и под конец я уже просто испугалась: либо его сейчас хватит родимчик, либо он бросится на маму и разорвет ее в куски, словно какой-нибудь обезумевший бультерьер. Я, сама того не замечая, во время маминого парламентского выступления машинально спускалась и спускалась вниз по лестнице и во время ее заключительного слова уже стояла внизу. При этом я не сводила с мамы глаз, радостно внимая ее словам, и наверное поэтому не заметила, как Михайлишин оказался совсем рядом со мной. И его присутствие обнаружила лишь после того, как он пробормотал у меня над ухом: - Неужели твоя мама не понимает, что ребят привезли сюда только ради их же собственного спокойствия? Чтобы ничего с ними не случилось... Я повернулась к Антону и спросила, стараясь, чтобы голос у меня звучал поязвительней:
|