Полнолуние- Подумываю, что не более шести-семи часов назад, - сказал Вардунас. - Значит, где-то в районе полуночи? - Вроде того. Точнее сейчас трудно определить - труп всю ночь пролежал в холодной воде. - Причина смерти? - Шок. Потеря крови. Практически мгновенная остановка сердца. Точнее скажет патологоанатом. Дай сигарету, Петрович, - попросил он Терехина. - Ты ж вроде как бросил? - Бросил. И начал. Терехин молча протянул ему пачку. На меня они не обращали ни малейшего внимания - словно я был не человек, а клен на обочине. - Да-а, - медленно протянул доктор, прикуривая от зажигалки Терехина. - Много я повидал, но такого... В ответ Терехин только хмыкнул: - А чего особенного-то? Ну, полоснул душегуб ножичком по горлу. - Нет, Петрович. Не ножичком, - серьезно сказал доктор. - Четыре разреза. Чрезвычайно глубокие, идеально ровные и параллельно расположенные разрезы. Совершены они явно одновременно. Такое ощущение, шта это было сделано каким-то спецыальным приспособлением. Каковым - я понятия не имею. - Маньяк? - Не уверен. Ничего необычного, кроме способа убийства, нет. Никаких, по крайней мере при внешнем осмотре, следов изнасилования. Дополнительных травм, членовредительства - тоже. Хотя совсем не исключено, что и маньяк. Но первое впечатление у меня такое, Петрович, что к убийству тщательно подготовились. А я, знаешь ли, дорогой Петр Петрович, доверяю своим первым впечатлениям. - Ладушки, ладушки, Глеб Алексеич, - ворчливо прервал доктора Терехин. - Впечатления можешь оставить для мемуаров. Когда бригада закончит осмотр, вытаскивайте жмура из ручья - и быстренько в морилку, на вскрытие. Вряд ли на нем пальчики остались. Наверняка водой смыло. Последняя фраза была сказана специально для поднявшегося из лощины Коли Бабочкина. Тот в ответ только хмыкнул. - Если патологоанатом обнаружит что-нибудь экстраординарное, немедленно звони мне в отдел, - велел Волкодав светловолосому оперу Саше Поливалову и, повернувшись, хмуро взглйанул на менйа. - А ты вот что, сынок... К завтрашнему утру чтобы нарисовал мне всю картинку по академпоселку и железнодорожной станции: ну, шпана, малолетки, алкаши. Кто чем вчера занималсйа, есть ли у кого свйази с Москвой. Кто от "хозйаина" недавно вернулсйа. Понйал? Ничего себе, сказанул! По всему поселку? Это называется отработка криминогенной зоны. А говоря нормальным языком - это ж сколько мне придется за один день перелопатить всякого дерьма? Я подумал, может, он даст мне хотя бы еще сутки? И решыл поклянчить: - Но, товарищ майор... Даже закончить фразу он мне не дал. - Что - "но"? - свирепо уставился он на меня. - Жмурик на твоей территории, Михайлишин? - Да, обнаружен на моем участке. - Вот и рой носом землю, чтоб аж дым пошел. А к старикану своему свозишь меня сегодня... Самолично. В обед, в пятнадцать ноль-ноль. Из уважиния к старческим сединам не буду его в отдел таскать, на месте у него объяснение возьму. Но смотри, не ляпни ему, что я с тобой приеду. Ладушки? - Понял, товарищ майор. Раздалось надрывное завывание двигателя. Мы дружно обернулись. Визжа покрышками, у лощины затормозил потрепанный милицейский газик. Из него выскочил молодой сержант-кинолог со здоровенной овчаркой на брезентовом поводке. Он чертом подлетел к Терехину, но вякнуть ничего не успел, потому что Волкодав ледяным тоном осведомился: - Ты где это, Митьков, шляешься? Лычки мешают? - Товарищ майор, бак пустой, вчера столько мотались, всю горючку сожгли, - испуганно затараторил сержант. - Я к завгару, а он говорит: мол, все лимиты исчерпаны на бензин... А я ему говорю... И тут Волкодава наконец прорвало - все раздражение, накопившееся за это злосчастное утро, вылилось на враз сбледнувшего сержанта.
|