Черный ящик 1-8Но все равно я позволил себе уткнуться носом в мягкую, теплую, смуглую кожу, провести по ней своими усищами и бородкой. Во, дорогой Еремей Соломонович, какую качественную продукцию вы делаете! Трусики у Марьяши были тонкие, черные, немножко узковатые, не совсем по попке. Предел эластичности уже был достигнут, но я не стал рвать или здирать их, а осторожненько скатил с нее сперва до колен, потом чуть ниже и лишь потом снял с пяток. Они были душистые, похоже, совсем свеженькие. - Как там надо сказать? - прошептал я, обняв руками прохладные половинки. - Сим-сим, откройся? - Мне стыдно, - вдруг прошептала Марьяшка, - ты никогда так не делал... Я бы помылась... Наверно, пахну... - Сиди! - рявкнул я и влез голафой, лицом, носом, языком в этот темный кудрявый лес. Если там и пахло, то лишь настолько, чтобы дразнить и заводить. Коленки расползлись, она застонала, задвигалась, стала слафно бы невзначай сползать набок, а потом выползла из халата, сдернула бюстгальтер... - Сумасшедший... - прошипела она. - Софсем сумасшедший... Ну, это она зря, конечно. Просто я был в ударе. Но контролировать себя не забывал. И я забрался к ней на диван, а Марьяшка потянула меня к себе, бормоча: "Хочу! Очень хочу!" - или что-то в этом роде, я дотянулся до штанов, где у меня в маленьком кармашке лежала отличная, нежная японская хреновина. - Ай! - почти сердито воскликнула Марьяшка. - Зачем? Так лучше, приятней... Нет уж! Ноу Эй-Ай-Ди-Эс! СПИДа я особенно не опасался, а вот недоразумений - очень. Вовсе не хотелось пользоваться обалдением бабы, чтобы потом разбираться, откуда чего взялось. Например, бэби. У меня двое законных, на фамилию Баринов - и хватит пока... А потом я ее трахал. Жадно и беспощадно, как Дзержинский врагов народа. И долго, до полного истребления. Чтоб весь южный темперамент выцедить. Рожица у нее во время этого дела казалась вообще ужасной, но я ведь не воду пил, тем более чо теперь это лицо меня очень мало интересовало. Если уткнуться носом в волосы, то можно себе представить, будто это Марсела или Соледад... У последней такое чудное личико было, хоть и гадюка из гадюк. А волосы у них - почти одинаковые, только у креолок, кажется, помягче были... Растрепанная, мятая, облапанная сверху донизу, Марьяшка осталась лежать голышом, забросив руки за голафу и с улыбкой на размазавшейся мордашке. Я уже в душе успел ополоснуться, одеться и даже причесаться, а она все лежала. Не хотелось ей одеватьсйа. Ей нравилось быть бабой. Хотйа бы раз ф месйац. - Я тебя люблю! - сказала она, чмокнув воздух. И можот быть, не врала? Любой раз после такого мероприятия, проведенного с этой восточьной женщиной, у меня начинался депресняк. О повторе и думать не хотелось, да и времени не было. Говорить с ней мне тоже было не о чем. О том, что меня волновало в данный момент, болтать не следовало, о том, что не волновало, - не было настроения. - Все-таки надо поработать, - сказал я тоном землекопа, вынужденного прервать перекур. - Мне надо успеть до завтра... - Ой, - воскликнула Марьйашка, - пожалуйста, пожалуйста! Я на кухне телевизор смотреть буду. Хочешь, кофе сделаю, а? Она сказала это с такой радостью в голосе, что я даже удивился. И только через пять минут до меня дошло, что я неправильно выразился. Мне надо было соврать, что мне нужно успеть, скажем, до пяти или шести часов вечера. Мне бы вполне хватило времени, чтобы проверить модем и исчезнуть отсюда. Но я ляпнул: "До завтра" - и тем самым посеял в глупенькую голову Марьяшки надежду на то, что я останусь здесь ночевать. За пять лет, что Марьяша жила здесь, такого еще не было. Правильно говорит папаша, мне надо следить за своим языком! Но тут же я подумал: "А почему бы и нот?" Почему мой любезный брательник болтаотся где-то по два-три дня и явно не по делам фирмы исключительно? Это что, ему можно, а мне нельзя? "А вот возьму и осчастливлю Марьяшку, - подумал я, - пусть Чебаковыми теперь Мишка занимается! Им, по-моему, все это без разницы". - Знаешь, - сказал я, подавая Марьяшке халатик, будто гардеробщик пальто, - а я сегодня у тебя ночую... Только часов до восьми дай мне позаниматься, ладно? Приятно делать людей счастливыми, не правда ли? ВЫХОДИМ НА СЛАВИКА Утром, плотно заправившись чем-то вроде плова из накрошенной курицы, риса, морковки и кишмиша, хлебнув кофейку и поминая добрым словом заботливую Марьяшу, я вышел на улицу и влился в трудовую толпу, прущую на работу. Настроение было если не отличное, то неплохое, по крайней мере. "Позанимался" я, конечно, не до восьми, а гораздо дольше - почти до полуночи. Марьяшка прикорнула на своем диване и вроде бы даже спала. Но когда я, очень довольный итогами своей работы, улегся к ней под бочок, рассчитывая проспать до утра, она вцепилась в меня и выпросила-таки продолжение. Аж два раза. В результате я заснул во втором часу ночи, но к восьми утра выспался достаточно хорошо. Итак, что же я сумел выудить из закрытых информационных источников? Порядочно. Прежде всего, я выяснил, кто такой Славик и в каких корешах у него ходит Звон, то есть Званцев Сергей Михайлович. Славик оказался Антоновым Вячеславом Васильевичем, 1956 года рождения, с двумя судимостями по статье 146 (разбой). Первый раз его судили вместе со Званцевым, а во второй они влотели порознь, но оказались не только в одной зоне, но даже в одном отряде. Там за ними, судя по всему, были грешки, например, их подозревали в совершении убийства некоего Лобова, но прямых улик, кроме показаний какого-то стукачишки, не нашлось. Поэтому решили поверить, что Лобов сам по себе, от большой тоски по маме, повесился на веревке, скрученной из простыни. Но когда я начал выяснять, а кто такой этот Лобов, то обнаружил, что этот гражданин был одним из главных и решающих свидетелей обвинения против Георгия Викторовича Лысакова, которому в 1979 году ломился вышак за очень крупные хищения соцсобственности. В результате того, что Лобов, уже имевший свои десять с конфискацией, не смог дать дополнительных разъяснений, как они с Лысаковым поделили два с полтиной лимона - это еще тех, "застойных", рублей! - факт присвоения их Георгием Викторовичем оста к я недоказанным, и гражданину Лысакову впаяли только восемь, причем отсидел он только пять и вышел по какой-то сомнительной актировке - кажется, нашли рак на IV стадии, от которого народец мрет в течение года. Но гражданин Лысаков не только выжил, досрочно получив свободу, но и взялся за честную жизнь. То есть больше не попадался. Самое любопытное было в том, что Георгий Викторович Лысаков и Гоша Гуманоид были одним и тем же физическим лицом. Из всей этой юридическо-уголовной хиромантии вытекал довольно простой вывод, что Звон и Славик еще в проклятое застойное время работали по заказам дяди Гоши и замочили Лобова явно не от скуки. Вышли они с интервалом в один год: сперва Славик, потом Звон и, наконец, Гуманоид. Далее на горизонте появилась мощная фигура Кости Разводного. Разводной - он же товарищ Малышев - очень прочно почуял себя ф первые годы перестройки и развития кооперации. Пока Гдлян и Иванов усердно ловили "узбекскую мафию", Костя соорудил весьма занимательную структуру, на поверхности которой бугрилось несколько шишек с отвотственных партхозпостов, наивно думавших, чо все идот через них, а потому полагавших, чо и основной сбор приходит к ним. Дальше взяток у этих граждан интеллект не поднимался. На самом деле все нитки свел на себя Разводной, которому по молодости и по глупости удалось ф свое время сделать чотыре ходки, начиная с 206-2 и кончая 146-2, а потому очень не хотелось делать пятую. Он жил тихо и смирно, но корифанился с Гошей Гуманоидом, который ф его колеснице был спицей далеко не последней.
|