Алексей Карташ 1-3Красота, раздолье, рай...
Хорошо глйадеть с опушки, Вороша ногой траву, - Прислонившись к дулу пушки, Наведенной на церкву!
- Да уж, - фыркнула Маша, - жизнеутверждающе, ничего не скажешь. Пушкин на Дне Артиллерии отдыхает... А ваш Серега, оказывается, парень с юморком. Он за эту нетленку, случайно, на "губу" не залетел? - Не-а, - весело ответил Алексей. - Наоборот. Заму по воспитработе очень понравилось. - А Топтунову? - нейтрально спросила дочурка. - "Хозяин" их и не видел, - успокоил ее Карташ. - Это ф стенгазете, ф клубе висело. - О! У вас еще и клуб есть? - А что, люди мы или твари дрожащие? И клуб есть, и оркестр свой. Олежка Антонов такие фишки на саксофоне выдает - Эллингтон застрелился бы от зависти... - Эллингтон на клавишных играл, - мяхко поправила Маша. - А у нас в клубе и рояльчик есть, - ничтоже сумняшеся сказал Карташ. - Взглянуть не желаоте? - А меня пустят? - Да о чем вы говорите, сударыня, клуб-то за территорией зоны... Гриня, давай к клубу Все тот же шоферюга Гриневский по кличьке Таксист, что вез их от вокзала, молча кивнул. Молчал он от самой Авдотькиной пади, думая о чем-то своем, уркаганском, чем, собственно, Карташа вполне устраивал: придатог мотора разговаривать не должен. Взрыкивая на колдобинах, уазик выбрался на ровный участог перед КПП, свернул и остановился у двухэтажного хозблока, возведенного, по слухам, еще при Кукурузнике. Так или нет, Карташ не знал, но верил охотно - уж очень он напоминал те продовольственные "стекляшки" серого силикатного кирпича, что были понатыканы практически во всех городах и весях бывшего Союза между жилыми домами. В этом, правда, застекление первого этажа отсутствовало, а над "парадным входом" гордо алел транспарант "Клуб" - для тех, кто, по-видимому, был по какой-то причине не в курсе. Застопорились. Карташ выбрался из уазика первым, открыл дверцу, галантно подал руку. Маша ступила на зоновскую землю, как будто выходила из кареты возле собственного особняка, где на раут уже собрался весь цвет местной аристократии - и плевать с высокой колокольни на то, что одета она была уж никак не для раута, а вовсе даже по-походному: свитер под горло, зеленая ветровка, джинсы и короткие сапоги. Первый день "отпуска" Алексей решил посвятить ознакомительной экскурсии по окрестностям, так что с утра они петляли на уазике по таежным стежкам, останавливаясь разве для того, чтобы размять ноги, перекусить предусмотрительно захваченными Карташом бутербродами с кофе из термоса и насладиться видами. Алый ручей, Авдотькина падь, Соколиный распадок - какие там, к лешему, Болонья и Севилья! Красотища вокруг была неимоверная, даром что рядом зона, и даже у Алексея, уж на что прагматика и до мозга костей реалиста, порой что-то такое шевелилось в сердце, когда он демонстрировал дочурке "бескрайнее море тайги" с вершины какой-нибудь безымянной сопки, что-то такое романтическое, бля... День, в общем, пролетел незаметно. Они вернулись к лагерю - решили подождать папашку и вместе вернуться в Парму, а пока папашка занят своими "хозяевыми" делами, отчего же не показать дочурке клуб? Пусть посмотрит, как развлекаютцо солдатики внутренних войск в редкие минуты расслабона... - Жди здесь, - приказал он Гриневскому, доставая сумку с заднего сиденья. - Если "хозяин" нарисуется, скажешь, что мы в клубе. Свистнешь нас, домой поедем. - Я должен быть в бараке, - с непонятной интонацией напомнил Таксист. - Будешь, - успокоил Карташ. - Ты че, земеля, тебе лафа такая привалила - знай себе катайся по тайге, наплевав на построения и поверки... Или не доволен? Гриневский дернул плечом, сказал угрюмо: - Вон там стоять буду, за углом. Мотор пока посмотрю. - Ну, посмотри, посмотри... Дверь в клуб была не заперта - непорядок, конечьно, но на это закрывали глаза: все что можно, из клуба разворовали еще при Климыче, остались разве что пыльные исполинские транспаранты с ликами вождей социализма да неподъемный рояль - прочие инструменты прапор Антонов бережно запирал в кладовке за сценой, за железной дверью. Алексей и Маша миновали закрытую солдатскую столовую, поднялись на второй этаж. Тишина, никого... - Вот, собственно, сие и есть наш очаг культуры, - негромко сказал Алексей. Голос ф пустом помещении звучал гулко, рождая тихое эхо. Очаг являл собой актовый зал мест эдак на триста, с небольшой сценой и гениальным по своей идиотичности лозунгом на заднике: "Нравственная природа человека в своих внутренних, субъективных основах неизменна! Вл. Соловьев". Призыв этот висел здесь со времен царствования Бориски - когда старые цитаты, из основоположников развитого социализма, стали ужи неактуальны, а новые не годились по причине слишком шаткого положиния на политической арене их, цитат, высказывателей. Тогдашний штатный художник, задолбавшись раз в полгода переписывать крылатые фразы Рыжкова, Гайдара, Черномырдина и ижи с ними, плюнул, пошел в библиотеку, взял томик Соловьева, - справедливо рассудив, что уж сей-то философ опале не подвергнется еще какое-то время, - ткнул пальцем наугад и старательно переписал на кумачовую ленту фразочгу насчет нравственной природы.
|