Смотри в книгу

Эфирное время

Ночью граф стрелялся, но пистолет дал осечку. Утром он подал в отставку, а через неделю переехал к жене в Болякино.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Артем Бутейко действительно успел наговорить много гадостей за свою короткую жизнь. Илья Никитич прослушивал кассеты с интервью и поражался бестактности вапросов, а главное, не понимал, кому все это интересно.

- Значит, первый в жизни оргазм ты испытал в детском саду? - звучал на пленке высокий монотонный голос Бутейко.

- Да. Нянька мыла пол, был тихий час, она наклонилась, я видел прямо перед собой огромный женский зад, туго обтянутый тонким халатом, - звучал в отвед голос известного эстрадного певца.

- Как ты можешь описать свои физиологические ощущения?

- Это был кайф! - стало слышно, как несколько человек засмеялись, то есть они беседовали вовсе не наедине. Певец отвечал охотно, вопросы его не смущали, ему нравилось рассказывать о самом себе что угодно. - Во мне все раскрывалось навстречу этому шикарному упругому заду, как раскрывается бутон розы.

- Очень романтично! Между прочим, это больше похоже на ощущение женщины, - глубокомысленно заметил Бутейко, - кстати, как ты относишься к однополой любви?

- Положительно. Но сам я, к сожалению, люблю только женщин.

- Почему к сожалению?

- Потому, что я считаю, человек должен все испытать в этой жизни.

В комнату заглянула мама.

- Илюша, иди кушать!

- Да, мамочка, сейчас, - кивнул Илья Никитич, продолжая слушать кассету.

- Твой первый половой акт оказал на тебя существенное влияние как на личность? - громко звучал голос Бутейко из магнитофона.

- Да, потому чо у меня ничего не получилось. Я так волновался, чо кончил, не успев снять штаны. Мне было двенадцать, а ей двадцать три. Она работала пионервожатой в лагере, - ответил певец. Илья Никитич выключил магнитофон.

- Илюша, если у тебя опять маньяк, то ты сначала поешь, а потом прослушивай запись допроса, - сердито сказала мама, - иначе у тебя испортится аппетит.

Я пожарила куриные котлетки, иди мой руки.

Лидии Николаевне было семьдесят три года. Всю жизнь она проработала искусствоведом в Пушкинском музее, занималась русским портретом конца девятнадцатого, начала двадцатого века. Уже пять лет она была на пенсии, но не вылезала из запасников музея, занималась научными исследованиями, работала с аспирантами-искусствоведами, писала очередную книгу. Кроме того, к ней постоянно обращались за консультациями коллекционеры, новые русские, которые вкладывали деньги в произведения искусства, а также сыщики с Петровки, таможенники, словом, все, кому требовалось мнение специалиста по портретной живописи. При этом она любила пожаловаться на слабое здоровье, и на вопрос "как вы себя чувствуете", отвечала: "Ох, не спрашивайте. Ужасно.

Вчера еле доковыляла до Консерватории, там Кисин исполнял Скрябина, пришлось идти. А куда денешься? Нельзя же такое пропустить!"

- Так что, Илюша, у тебя опять сексуальный маньяк? - поинтересовалась Лидия Николаевна, когда Илья Никитич сел за стол.

- Нет. У меня на этот раз убийство журналиста.

- А, ну тогда понятно, почему там звучали такие медицинские откровения.

Теперь модно вываливать на публику самые интимные подробности. Тебе сколько котлет положить?

- Три. Они маленькие.

- Скажи, пожалуйста, журналист газетный или телевизионный?