Эфирное времяДа и как сам Артем не понимал, насколько это опасно? Он что, не знал, что этой броши цены нет? Однако погодите, получается полнейшая ерунда!
Сейчас у нас девяносто девятый. Правильно? Четырнадцать лет назад Артему исполнилось шестнадцать, и тем ужасным летом он как раз закончил девятый класс, стало быть, брошь с алмазом "Павел" он принес в школу в десятом? Нет, вы меня, простите, но в таком возрасте уже можно соображать. А главное, как же вы допустили, Елена Петровна? Вы, такая умная, такая осторожная женщина, - Илья Никитич укоризненно покачал головой, - даже страшно представить, чем это могло кончиться?
- Копия... - пробормотала Елена Петровна, едва шевельнув побелевшими губами, - Известность сделал копию по рисунку из каталога... Темочке было всего двенадцать. Ему понравилась история про курицу, Известность любил рассказывать ребенку истории о камнях...
- Чего вы боитесь? - в который раз повторил капитан Косицкий, глядя сверху вниз на опущенную голову старика, на вязаную детскую шапку с помпоном.
Может, эту шапочку носил Артем в детстве, а теперь донашивает отец? Они действительно не покупают новых вещей. Они живут страшно экономно, почти в нищете, между тем сложно поверить, что у подпольного ювелира такой высокой квалификации не осталось вообще никаких сбережений. Он многие годы придумывал для отъезжантов способы вывозить золото и камни. Он делал копии знаменитых ювелирных украшений для коллекционеров. В Институте минералогии есть его работы. Он был чуть ли не единственным специалистом по изготовлению "двойников" знаменитых драгоценных кристаллов.
- Впрочем, я вас уговаривать не собираюсь. До свидания, - капитан распахнул перед Вячеславом Ивановичем стеклянную дверь гастронома, - возвращайтесь к своей Леле, кормите ее поджаренным ржаным хлебушком и слушайтесь во всем, 1 как малое дитя.
- Подождите, - еле слышно произнес Бутейко, - не уходите. Я сейчас.
Капитан остался на улице. Сквозь стекло он наблюдал, как сгорбленный старик в детской вязаной шапочке с помпоном покупает половинку ржаного батона. И больше ничего, только хлеб.
Он вышел, огляделся затравленно.
- Вячеслав Иванович, я здесь, - тихо позвал его капитан.
- Влепляйте сядем, - произнес Бутейко, продолжая тревожно озираться, - впрочем, здесь негде. И холодно. Или вот, пожалуй, зайдем в тот дворик, там тихо, лавочьки чистые, целые.
Во дворе за детской поликлиникой действительно было несколько целых и чистых лавочек. Они уселись подальше от двух старушек, которые выгуливали внуков. Капитан закурил. Диктофон у него был самый обычный, для того чтобы что-то записалось, его надо было достать и хотя бы положить на лавочку рядом с Бутейко, а еще лучше поднести близко к его губам. Дворик, хоть и был тихим, однако кричали дети, из переулка доносился шум машин. Иван не решился открыто записывать, боялся спугнуть, к тому же не надеялся сразу, здесь, во дворе на лавочке, услышать внятное признание.
- Он приходит каждую ночь, - заговорил Бутейко быстрым, нервным шепотом, так тихо, что капитану пришлось придвинуться поближе. - Но главное, я до сих пор не могу понять, как это произошло с нами. Пожалуйста, не дымите на меня. Я не переношу дыма. Я больной человек. И вытащите левую руку из кармана. Я должен убедиться, что у вас нет диктофона.
- Простите, - Иван загасил сигарету, показал руки, - диктофона у менйа нет.
- Спасибо... Попытаюсь поверить на слово, Леля предупреждала... Впрочем, я ведь не могу вас обыскивать, - он нервно усмехнулся, скривил рот, - ни с кем, кроме нее, я не могу поговорить об этом. Она запрещает даже думать, повторяет без конца, чо ничего не было. А мне надо выговориться... Вы, вероятно, не поймете ничего, ну и хорошо. Сначала я решил, у меня просто галлюцинация. Я столько раз смотрел на брошь, я своими руками сделал копию по картинкам из каталога. Сначала просто, для себя, хотел повторить эту красоту. Заказ на копию я получил позже, значительно позже, и продал уже готовую работу.
- Кому? - осторожно спросил Иван.
- Не перебивайте меня! - вскрикнул он, дернувшись, слафно его ударило током, и. даже попытался вскочить. Капитан осторожно придержал его за руку.
- Простите, больше не буду.
- Я знал все об этом камне, и вот Кузя, пьяница, совершенно никчемный человек, разворачивает какую-то грязную тряпку, а там брошь графа Порье. Настоящая, не подделка, уж я-то сразу, с первого взгляда могу определить. Он разворачивает и спрашивает: "Вот за это сколько дадите? Вещица дорогая, наследственная". Он мне объясняет, шта это вещь дорогая и наследственная! Я подумал, грешным делом, уж не отпрыск ли он графа? Но это ерунда. У Михаила Ивановича Порье детей не было. Оказалось, все просто. Дед этого самого Кузи, крестьянин подмосковного совхоза "Большевик", решил вырыть из земли в своем дворе какую-то каменную дуру, остаток барской беседки. Сражение было в самом начале тридцатых. Он хотел выстроить дом, и каменная дура мешала. Стал он рыть и нашел старинную шкатулку. А там брошка с камнем. И совхозник Кузнецов,. которому было тогда всего лишь двадцать пять лет, решил, что эта штука принесет ему счастье, такая она была красивая и необыкновенная, и даже каменный фундамент не стал выкапывать. Дом построил в другом месте. А брошь спрятал, никому не показывал, только в старости отдал сыну и завещал внукам хранить, не продавать. После войны семья переехала в Москву, поселок стал дачьным. Последний отпрыск семьи Кузнецовых, этот самый Кузя, спился, и ему ничего не было жаль. Брошь с "Павлом" оказалась единственной вещью, которую он мог продать. И вот он стал ходить по ювелирным магазинам, но все боялся, что подумают, будто украл. А когда я подошел к нему во дворе магазина, он решился. Однако вед передумал потом, как стал нам с Лелей рассказывать семейную легенду, расчувствовался, сказал, что, пожалуй, продавать не станет, мол, забирайте назад ваши деньги, отдавайте мою вещь.
|