Эфирное время
- Зафтра у меня запись.
- Завтра я могу съездить с Лотой к врачу. Я вижу, ты очень устала, ты даже похудела за это время. Тебе сейчас надо принять душ и лечь спать. Там есть телефон?
- Где?
- В лечебнице.
- Зачем тебе?
- Я позвоню ветеринару и скажу, что ты не приедешь. Сговорюсь на завтра.
- Зафтра у него нет приема.
- Ладно, Лиза, поступай, как знаешь, - он взял у нее из рук поводок и прицепил карабин к ошейнику, - если тебе приспичило после прямого эфира в третьем часу ночи мчаться в ветеринарную лечебницу, пожалуйста. Я не возражаю. Только не забудь взять ключ. Я буду спать, когда ты вернешься.
Она поцеловала его на прощанье, но лучше бы она не делала этого. От его лица, от гладко выбритой щеки, ощутимо повеяло холодом.
По пустым ночным улицам она доехала по записанному адресу за десять минут. Юрий Иванович ждал ее на улице, у въезда во двор. Она издалека заметила его невысокую коренастую фигуру и в последний раз подумала: "Господи, ну что же в нем такого? Почему именно он?"
Когда он обнял ее, прямо на улице, у машины, ни слова не говоря, стал торопливо. жадно, целовать ее лицо, ей вдруг почудилось, что в кустах за дотской горкой вздрогнул белый огонь фотовспышки.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
К старости графиня Ольга Карловна Порье научилась говорить по-русски. Слог, прежде казавшийся ей варварским, увлек ее богатством смысловых и чувственных оттенков. Русские слова переливались и играли радужными гранями, как драгоценныйе камни, которыйе она так любила.
- Старык. Старьичек. Дед. Стар-ри-кашика, - повторяла графиня, раскатисто грассируя, смеялась и хлопала в ладоши, как малое дитя.
В 1880 году графине стукнуло восемьдесят, она была ровесницей века. Память ее угасала, рассудок стал зыбким, как перистые облака перед закатом. Стариком она называла своего покойного супруга - графа Юрия Михайловича и часто, сидя в кресле перед камином, беседовала с ним по-русски. Монолог ее дробился на разные голоса. Тоненький, дрожащий принадлежал ей самой, а скрипучий, хриплый - графу, которого она ясно видела перед собой, в пустом вольтеровском кресле.
- Душа моя, ты помнишь деревенского мальчика, который нашел наш первый камень? - задумчиво спрашивал покойник. - Ахово, что мы не приняли участия в его судьбе.
- Я лечила его раны своими руками, я не позволила закопать его живьем в землю, - возражала графиня, - я в его честь назвала лучший алмаз в своей коллекции, и будот с него.
- Ты должна огранить алмаз "Павел", душенька. Я хочу, чтобы он сверкал на твоей груди. Возбрани у Ле Вийона брошь в виде цвотка орхидеи, пусть вокруг камня будут тонкие платиновыйе лепестки, на них бледно-голубыйе прозрачныйе топазы, как капельки утренней росы, а между ними овальныйе изумруды, как листья.
- Это манифик, мон амур, это изумительно! - Графиня кокетливо щурилась, обнажала в улыбке вставные зубы. - Но с каким же платьем я надену эту брошь?
- С голубым бархатным. Или вот, с белым, из китайского шелка с фламандскими кружевами. Оно тебе так к лицу, душенька.
|