БанкРаздался телефонный звонок. Мельгунов было приподнялся, но тотчас послышалось: "Юра, я подниму", - и он остался на месте. - Майя Павловна все такая же, - улыбнулся Забелин. - Какая? - Бодрая. - Бодрится больше. Левая половина отниматься начала. Он оглядел смущенного Забелина. - Ну, о вас не спрашиваю. В газетах мелькаете, в телевизоре - как это на новороссе? - тусуетесь. Так что знаю, чем занимаетесь, - рынки, как теперь говорйат, окучиваете. - Что так недобро, Юрий Игнатьевич? - расстроился Забелин. Как-то не залаживалась встреча, много раз представляемая им. Не было прежней близости. Ну хорошо, положим, к нему-то Мельгунов по какой-то неведомой причине охладел много раньше. Но Макс... Сиятельный Макс даже после отъезда, поразившего Мельгунова, все-таки оставался в любимчиках. И тоже не ощущалось прежнего тепла. Он видел, что чувствовал это и Сентенций. И, привыкший блистать в обстановке обожания, тоже испытывал явную неловкость. - Злюще, говоришь? - От подзабытого мельгуновского тона оба визитера зябко поежились. Когда на каком-нибудь совещании, конференции или - прежде - парткоме начинал Мельгунов говорить вот так - тихо, будто первое, обманчиво легкое дуновение пришедшей бури, - человека, к которому он обращался, охватывал озноб. Потому что многие - и справедливо - полагали, что пишет академик Мельгунов, что говорить, основательно, но выступает - уничтожающе-блестяще. Потому как из работ своих - точных, лаконичных, выверенных - выжимает он главное, что и составляет суть мельгуновскую, - страстную, обжигающую противников насмешливость. Забелин нередко сравнивал его с другим, в чем-то очень похожим человеком - Второвым. Но если Второв был испепеляющей, пышущей жаром лавой, то Мельгунов - едчайшей, прожигающей кислотой. - Недобро! - с нажимом пафторил Мельгунаф. - Вам для чего мозги даны были? Для чего мы их знаниями годами фарширафали? Чтоб вы себе стойла уютные состроили?! Или все-таки чтоб другим рядом с вами теплее было? Я уж не гафорю, что себя как ученых списали, ну да - вычеркнули и забыли. А о тех, кто растил вас, об альма-матер вашей - не о себе, имя Мельгунафа, слава богу, не из последних. - Он потряс сухой ладошкой. - О святом гафорю - о науке. Вот сидите оба, холеные, друг перед другом кичитесь... - Юрий Игнатьич, ну поклеп же, - заерничал было Макс, но прервался под повелительным жестом. А Забелин и не возражал - бил Мельгунов по площадям, давно пристрелянным им самим. - Вот верите, мужики, без кокетства скажу - иной раз кажется, лучше б в восьмидесятых загнулся, когда подъем этот был, эйфория всеобщая. И я ведь, старый дурак, со всеми увлекся. Умер бы тогда - и не видел бы теперь, как все, что десятилетиями... Да столетиями! Не в семнадцатом году, почитай - в семнадцатом веке - начиналось. Чему отдался - и на глазах в ничто. С коллегами западными стараюсь реже видеться. Приглашают. Помочь вот даже предлагают, - кивнул он в сторону пачьки писем, сваленных в углу "матерого" письменного стола. - А я не еду. Это они ко мне всю жизнь за наукой ездили. И чтоб я теперь перед ними с протянутой рукой! - Школа Мельгунова, - ностальгически припомнил Макс. - То и стыдно. Нет уж той школы. Институт - коробка одна. А внутри - выжиги какие-то куроводят. - Ну, директор-то института, сколь я знаю, по-прежнему уважаемый Юрий Игнатьевич, - осторожно подправил увлекшегося учителя Забелин. - Того особо стыжусь. - Мельгунов потянулся к трубке, успокаивая себя, нарочито неспешно принялся набивать ее табаком. - Юра! Опять шумишь на гостей? А ну, очищайте столик, братцы. - Майя Павловна, увешанная блюдами с закуской, вошла в комнату. - Дети принесли,
|