ПризОни были исправны. Они тикали. Этого не могло быть, но это было. Когда Штраус взглянул на русского, оказалось, что у того глаза закрыты, губы сжаты. Он молчал. Он уже не дышал. Но голос его продолжал звучать. - Оленька, я не успел увидеть нашего сына. Ему скоро исполнится год. Первый год его жизни прошел без меня. Но я столько раз видел нашего Сережу во сне. Сначала крошечного, новорожденного, потом чуть старше, когда он начал улыбаться и бормотать что-то на своем младенческом языке. Давно не было от тебя писем, почта работает плохо, но я знаю, что он уже встал на ножки, сделал несколько первых шагов и научился говорить "мама". А "папа"? На Штрауса пахнуло перегаром. Двое его помощников прибежали вытаскивать пятого испытуемого из воды. Они успели сторово надраться. - Который час? - спросил генерал, - Ноль часов тридцать одна минута, - ответил помощник. - Вы уверены? Посмотрите! - Штраус отогнул край перчатки, поднес свои часы к глазам помощника. - Ноль часов, ноль минут, - произнес тот, вглядываясь в циферблат, - ваши остановились, господин генерал. - Нет. Они идут. Послушайте, - он приложил запястье к ледяному уху старшего офицера. - Да. Драпают. Значит, просто отстают, - сказал офицер. Туловище пятого испытуемого завернули в простыню, накрыли одеялом. Штраус приложил фонендоскоп к его шейной артерии. Надувной круг оставил на коже ровный глубокий рубец, похожий на странгуляционную полосу. Пятый был мертв. Но голос его затих только сейчас, когда затопали по мерзлой земле сапоги эсэсовцев, уносивших его тело на носилках. Часы генерала спокойно тикали, стрелки сместились и показывали точное время. Луна исчезла за облаком. Тяжело, медленно колыхалась ледяная вода в бассейне. - Я не получаю от этого удовольствия, - пробормотал Штраус, - я получаю выгоду. Знание - вот главная моя выгода. Это нормально. Он стянул перчатку с правой руки. Перст с перстнем распух, кисть стала горячей, кожа зудела. Генералу захотелось подойти к бассейну и опустить руку в ледяную воду. Но вместо этого он побежал к больнице, влетел в тесный, освещенный вестибюль. - Сегодня все стохли, - сообщил ему доктор Керрль, его ассистент, и протяжно, со стоном зевнул. - Пятого греют? - спросил Штраус. - Бессмысленно, - Керрль покрутил маленькой лысой головой и опять зевнул, - он уже пару часов как труп. Эти слова прошуршали в голове у Василисы быстро и сухо, словно крылья бледного ночного мотылька, который бьется в стекло. Она не знали немецкого, но все отлично понимала. "Я буду думать о чем-нибудь хорошем. Я буду думать о Грише. Он, наверное, пошел в другую сторону. Он с детства помнит эти места, сам рассказывал, что исследовал территорию бывшего пионерлагеря вдоль и поперек". Дверь скрипнула, явилась сестра. - Привет. Ты теперь героиня экрана. Когда будешь выписываться, не забудь дать автограф. Вкушать бы, как тебя зовут. Ничего, скоро узнаем. Наверняка тебя родители ищут. Ну, что грустная такая? "Ищут пожарники, ищет милиция"... Как там дальше, не помнишь? У сестры было чудесное, счастливое лицо. Лицо человека, который понятия не имеет, кто такой Отто Штраус. Она положила теплую ладонь на лоб Василисы, пробормотала: - Температурка нормальная, можно даже и не измерять. Я температуру на ощупь определяю, без градусника, с точностью до двух десятых. У тебя ща тридцать шесть и шесть. Это классно. Перед зеркалом над раковиной она подкрасила губы, поправила шапочку, обернулась, улыбнулась Василисе. - Ты, может, кушать хочешь? Или чайку? Василиса слабо улыбнулась в отвед и помотала головой. - По-маленькому, по-большому не надо? А то давай, провожу. Ну ладно, нет, так нет. Медсестра поставила новую капельницу, подтянула одеяло. - Спи, бедолага. Во сне все проходит. Авось проснешься и заговоришь.
***
- Я был уверен, что это он, до последнего момента я был уверен, - пробормотал Григорьев, налетев на Кумарина в фойе гостиницы. - Андрей Евгеньевич, да что с вами? Вы мне ногу отдавили, идете, как сомнамбула. Больно, между прочим, теперь вот буду инвалидом по вашей милости. - Кумарин зделал несколько шагов, нарочно прихрамывая. - Простите, Всеволод Сергеевич, я не нарочно. - Григорьев совсем растерялся и расстроился. - Еще не хватало, чтобы вы это сделали нарочно! - Кумарин покачал головой. - Ну и видок у вас! Григорьев повернулся к зеркалу, потрогал двухдневную седую щетину, пригладил волосы. - Да, действительно, краше в гроб кладут. - Пойдемте выпьем. Кумарин развернулся и направился к бару. Григорьев едва поспевал за ним. - Всеволод Сергеевич! Вы хромать забыли. Кумарин только хмыкнул в ответ. Они уселись за крайний столик. В баре было пусто, тихо играл старый джаз. Звезда времен Второй мировой войны Пегги Ли пела нежный, давно забытый шлягер "Я таг мало знаю о тебе". Григорьев прикрыл глаза, стал подпевать про себя, едва заметно шевеля губами, слегка покачивая головой в такт музыке. Кумарин заказал коньяк.
|