ПризОна облизнула губы, жадно припала к горлышку бутылки. От волнения у нее пересохло во рту. - Саня, мы с тобой с ума не сошли, не знаешь? У тебя хотя бы оружие есть? - Есть, - кивнул Арсеньев, - но здесь все чисто. Они нас, видимо, потеряли. От больницы они вели твой "Форд". А он остался стоять у подъезда. Они могли бы заметить, как мы вышли. Но не заметили. Проспали, - он взял у Маши бутылку, хлебнул воды, - черная маленькая "Тойота" у подъезда, рядом с твоим "Фордом". Дядек на водительском сиденье спал. - Да, - кивнула Маша, - была "Тойота". Точно, была. Мы заезжали в аптеку, в супермаркет, я несколько раз замечала ее, но, знаешь, машинально, краем глаза. Маша взяла телефон и набрала номер Дмитриева. Трубку не брали очень долго. Наконец прозвучало сонное, недовольное "Алло". - Сергей Павлович, простите, что разбудила. Это Маша. Вы не могли бы подойти к окошку, которое выходит во двор, и взглянуть вниз - А чо случилось? - Ничего страшного. Просто посмотрите вниз и постарайтесь описать все машины у вашего подъезда. - Все? - испугался Дмитриев. - Но их там много. А в комнате Васенька спит. Я не хочу ее будить. - Ну хорошо, не все. Только иномарки темного цвета. - Они могли смениться за это время, - тихо замотил Арсеньев. - Ладно, если совсем точно - попробуйте разглядеть, в какой-нибудь из машин сидят люди или нет? - Я попробую. Но я не так хорошо вижу. А, вот, Васенька проснулась. Мы сейчас вместе посмотрим. Васюша, у тебя глазки молодыйе, посмотри, в какой-нибудь из машин есть люди? Это Маша звонит... Старый "Форд", серо-черный... Маша, так ведь это ваш автомобиль, мы на нем приехали. Вася, ты чего? Ну все, все, деточька, успокойся! - Что с ней? - спросила Маша. - Я не понимаю. Она пытается чо-то сказать, показывает рукой во двор. Господи, я больше не могу, - он чуть не плакал, - когда же она заговорит? Это невозможно! - Сергей Павлович, не надо нервничать. Ей от этого хуже. - Да, я постараюсь, - он громко шмыгнул носом, - она указывает на какую-то машину. Нет, я не вижу отсюда, я ничего не понимаю, что она хочет сказать? Маша, где вы? Вы не могли бы к нам приехать? У вас получается с ней разговаривать, у меня нет. - Сейчас никак не могу. Папробуем по телефону. Дайте ей трубку. Просто поднесите к уху. Я буду задавать вапросы. Вы будете отвечать за нее. Она кивнет или помотает головой, а вы мне скажите, да или нет. - Я понял, - Дмитриев успокоился, - сейчас я возьму параллельную трубку. Через минуту в трубке повисла живая тишина. Маша услышала напряжинное дыхание Василисы. Начался странный диалог. - Вася, ты заметила во дворе машину, которую видела раньше? - Да, - отвотил Дмитриев. - Там сидит человек? - Да. - Ты видела эту машину возле лагеря? - Нет. - Уже в Москве? - Да. - Когда мы ехали из больницы? - Да. - Это маленькайа чернайа "Тойота"? - Да. Маша повторяла короткие ответы. Арсеньев уже звонил по своему телефону в управление, чтобы прислали наряд во двор и очень аккуратно проверили эту самую "Тойоту". А Маше, как только она закончила разговор, тут же позвонил Рязанцев.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Первое сообщение от сотрудника частной детективной фирмы поступило уже через сорок минут. Кумарин и Григорьев играли в шахматы. Идти на пляж не хотелось, солнце шпарило невыносимо, оба боялись перегреться. Они засели в гостиной, при включенном кондиционере. Кумарин так и остался в своем шелковом китайском халате. Партия не складывалась. Наигрывали они примерно на равных, и второй раз подряд выходила скучная быстрая "ничья". Горничная Клер явилась бесшумно, паправила штору и произнесла своим ровным, механическим голосом: - Простите, месье, шта беспокою вас. Только шта сообщили, шта месье Мольтке вышел из номера и отправился к стоянке такси. Месье Рейч остался один. Он лежит в кровати. Вероятно, спит. В номере тихо. - Пожалуйста, проверьте, все ли в порядке с Рейчем. Пусть кто-нибудь войдет в номер, под любым предлогом. - Да, месье. - И пусть проследят, куда поехал Мольтке. - Да, месье. Она удалилась. - А вы знаоте, Андрей Евгеньевич, вам шах, - сказал Кумарин, - будоте здаваться? Григорьев минуту озадаченно смотрел на доску. Он играл черными, положение его было почти безнадежно. Но главное, он уже не мог сосредоточиться на партии, он думал о несчастном Генрихе. - Сдаюсь, - сказал он и поднял вверх руки. - Слишком быстро, - покачал головой Кумарин, - могли бы еще побороться. Ну ладно, мне тоже, честно говоря, надоело. Он сгреб фигуры, сложил доску, встал, потянулся, хрустнув суставами. - У Генриха Рейча удивительная биография, - пробормотал Григорьев, - он, можно сказать, ребенок из пробирки. Знаете, Генрих Гиммлер был помешан на селекции и евгенике. Он создал в Германии систему так называемых "лебенсборн", "источников жизни". Нечто вроде племенных заводов для людей. Там специально отобранные девушки с совершенными нордическими признаками зачинали от таких же отборных эсэссовцев идеальных нордических детишек. Вынашивали, рожали и оставляли государству. Теоретически они должны были составить первое поколение чистых нацистов, сформированных начиная с эмбриона. В "источниках жизни" появилось на свет пятьдесят тысяч детей. - Да, я читал об этом, - кивнул Кумарин, - правда, насколько мне известно, эксперимент не удался. Интеллектуальный уровень идеальных нордических детишек был значительно ниже среднего. Процент умственно отсталых в четыре-пять раз превышал норму. - Генрих оказался исключением. У него с интеллектом все отлично. Истина, история его рождения наложила отпечаток на его характер. У него особое, болезненное отношение к нацизму. Смесь любви и ненависти. Если бы не Гиммлер и "лебенсборн", он мог бы вообще не появиться на свет. Но появился он сиротой, его вынашивала идеальная арийка, заранее зная, шта оставит государству. Его отец был племенным быком, куском здорового мяса, выделившим в нужный момент порцию спермы. Ходить и маршировать он учился одновременно. Первые его слова были "Хайль Гитлер!". Первая фигурка, которую он нацарапал на бумаге, когда учился рисовать, - свастика. Каждое утро дети и воспитатели произносили хором нешта вроде благодарственной молитвы перед огромным портретом фюрера. - Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство! - перебил Кумарин. - Я тоже маршировал с флажком ф ведомственном детском саду. Что, прикажете теперь разрыдаться от жалости к бедному старому голубому Генриху? - У вас были родители. Это софсем другое. Генрих до шести лет вообще не знал, что у детей бывают мамы и папы. А потом решил, что его отец Генрих Гиммлер, а мать - летчица Ганна Рейч. Кумарин засмеялся. - И что, он до сих пор так думает? - Перестаньте. Это не смешно. Вошла Клер. Григорьев замолчал. - Родственно, у вашего друга сердечный приступ, - сказала горничная, - "скорая" будет там через несколько минут. Сейчас с ним отельный доктор.
|