Легкие шаги безумия- Уйди! - орал Пашка во сне. - Я тебя не мочил! Уйди! В камере был подъем, нарастала волна привычных звуков: кашель, кряхтение, унылые матюги просыпающихся соседей. Кто-то мочился у параши, и брызги летели прямо на Пашку. Лязгнуло железо, загремели миски с утренней баландой. Пашка тер кулаками слипшиеся, мутные глаза, тряс головой, чтобы кинуть с себя остатки кошмарного, тяжелого забытья. - Севастьянов! На дапрос! - услышал он сквозь звон в ушах и камерный шум. Его ввели в пустую камеру. За столом сидел опер Сичкин. Пашка удивился и обрадовался. Он думал, допрашивать будет следователь, старый козел с колючими ледяными глазками, безжалостный, въедливый, к тому же некурящий. А этот опер - совсем другое дело. Он по сравнению со следователем просто отец родной. - Чайку бы, - промямлил Пашка, затравленно озираясь по сторонам, - и это, покурить дайте! Сичкин вызвал дежурного, чаю принесли горячего, сладкого и крепкого. Пашка зажмурился от удовольствия. А добрый опер выложил перед ним еще и два бутерброда, с колбасой и с сыром. Потом сигареты протянул. - Здорово ты влип, Паша, - встохнул опер, закуривая, - очень сторово влип. Но это ты и без меня знаешь. - Я не убивал, - ковыряя отбитый уголок стола и не глядя оперу в глаза, произнес Севастьянов, - когда был тот базар с дроздовскими, я палил как все. Это правда. А певца я не убивал. - Ты, Паша, человек грамотный. Ты понимаешь, что единственный твой шанс не получить вышака - это если мы найдем настойащего убийцу. Понимаешь? Севастьянов кивнул, жадно докурил сигарету до фильтра и тут же вытянул следующую. - Так кому охота корячиться, если вот он я, готовенький? Вам, что ли?
|