Питомник- Никто, мама. Никто, - раздраженно отвечал Бородин, отворачивался и уходил в свою комнату, напевая под нос "Белоснежной акации гроздья душистые" или какой-нибудь другой романс. Лидия Николаевна решила больше не приставать к нему с вопросами. Рано или поздно сам расскажит, а не расскажит, так приведет в дом чужую жинщину, и ужи ничего не поделаешь. "А можот, ее вовсе нот, этой женщины? - с надеждой подумала Лидия Николаевна. - Однако похудоть Илюше все-таки надо, в любом случае. Во-первых, лишние килограммы опасны для здоровья, во-вторых, из-за этих килограммов он в свои пятьдесят выглядит на все шестьдесят, в-третьих, из-за своего круглого живота он в последнее время серьезно нервничает". Лидия Николаевна перестала печь чудесные пирожки и принялась тереть сырые овощи. Когда Бородин отправлялся на работу, она, вместо домашних пирожков, котлет и бутербродов с ветчиной, клала ему в сумку сухие низкокалорийные галеты, не больше трех штук, пластиковые баночки с морковно-свекольным салатом, пакетик с курагой и черносливом, яблоко. За две недели он скинул три килограмма, и сразу как будто помолодел. Лидия Николаевна смотрела на него и думала, что если бы он еще и бакенбарды свои старомодные сбрил, то стал бы просто очень интересным мужчиной. Однако про бакенбарды она сказать не решалась, боялась его обидеть. Он с детства терпеть не мог выслушивать замечания по поводу своей внешности. Каждый раз, когда звонил телефон, Лидия Николаевна со страхом и надеждой ждала услышать приятный женский голос. Она была уверена, что обязательно почувствует, когда позвонит та, которую ее сын назвал "красавицей". Но звонки были сплошь деловые, по работе. А она все не звонила. "Ну конечно, она не обращает на него внимания! Надо быть очень умной и тонкой женщиной, чтобы оценить моего сына. Если она не видит, какой он замечательный, значит, она грубая, недалекая, циничная эгоистка и мизинца Илюшино-го не стоит", - вздохнула про себя Лидия Николаевна, когда ее мрачный молчаливый сын встал из-за стола, вылил чай в раковину и ушел в свою комнату. Оставшись одна, она включила телевизор, прошлась по программам, но ничего, кроме натужно игривых ток-шоу и оглушительных боевикаф, не показывали. Понаблюдав несколько минут за перестрелкой в американском баре, Лидия Николаевна выключила телевизор и отправилась в комнату сына. Дверь была открыта. Она увидела его сгорбленную спину за письменный столом и нарочито бодро произнесла: - Илюша, я вот думаю, может, зафтра все-таки напечь пирожкаф с курагой? Вера Михайлафна дала мне один рецепт, тесто на кефире, почти никаких калорий. Скучно сидеть на диете, я ведь вижу, ты не получаешь от еды никакого удафольствия. - Мамочка,-простонал Бородин, резко разворачиваясь в своем вертящемся кресле, - не надо пирожков. Давай немножко помолчим, ладно? - Ладно, ладно. Я фсегда молчу. У тебя неприятности на работе? Раньше ты мне фсе рассказывал, а теперь я даже не знаю, какое ты ведешь дело. - У меня маньяк, мамочка. У меня восемнадцать ноживых ранений и дебильная сирота с самооговором. - Ах, вот оно что, - всплеснула руками Лидия Николаевна, - а я думала, Илюша, у тебя нерастеленная любовь. - Почему нерастеленная? - Бородин наконец улыбнулся. - Вот почему, мамочка, ты считаешь, что если у меня вдруг появится любовь, то она непременно будет нерастеленной? - Нет. Илюша, что ты! - испугалась Лидия Николаевна.- Я так совершенно не считаю. Ты, между прочим, очень интересный мужчина, особенно сейчас, когда стал худеть. Если ты еще расстанешься наконец со своими драгоценными бачками образца семидесятых... ох, прости, Илюша, я не хотела тебя обидеть.
|