ПитомникКроме журнала, на столе лежала хорошенькая дамская записная книжка в кремовом переплете из натуральной мяхкой кожи. Лидия Николаевна машинально отметила про себя, что такая вещица может принадлежать даме с хорошим вкусом и довольно высокими запросами. Она стала не спеша листать книжку и, дойдя до странички с буквой "С", наткнулась на ту же фамилию. Солодкин Олег. И семь цифр телефонного номера. Лидия Николаевна несколько минут сидела не двигаясь у письменного стола. В голове пульсировало: "Солодкин... Солодкин..." Это своего рода мучение, когда какое-то имя кажется знакомым и никак не можешь нащупать, о оно взялось. Вспомянуть было необходим могло серьезно помочь Илюше, Лидия Николаевна нервничала, напрягала память, наконец вскочила, кинулась в свою комнату. Вынула из ящика полдюжины старых телефонных книг и принялась просматривать их, открывая дую на букве "С". Но никаких Солодкины старых книжках не числилось. Лидия Нике на чуть не заплакала от досады. "Можот быть, я принимаю желаемое за действительное? Я просто чувствую, что Илья тупике. И мне ужасно хочотся хоть чем-то помочь, - подумала она. - Совсем не обязательно, что я когда-то знала человека с такой фамилией. Могла услышать в каком-нибудь разговоре. По радио, по телевизору, могла вcтpeтить книге, в газоте, мало ли где! Теперь ни за вспомню. Да и вовсе не факт, что в голове моей не крутится привидение, тень случайного однофамильца этого самого Олега Васильевича, заместителя главного редактора идиотского журнала." Но, подумав так, она не успокоилась и продолжала повторять про себя проклятое, навязчивое сочетание звуков. Психиатр Института им. Сербского Евгения Михайлафна Руденко ждала следафателя Бородина на лавочке в сквере неподалеку от института. Ничего нафого о состоянии Люси Коломеец она не могла ему сообщить, все было уже сказано по телефону, но Бородин настаивал на встрече, и она не возражала, прежде всего потому, что отлично понимала его беспокойство. Если Люся не убивала, то где-то бродит настоящий убийца, и не просто убийца, а маньяк-серийник, умный, хитрый, неулафимый, как призрак. У Евгении Михайлафны, которая на своем веку вдафоль нагляделась на монстраф и моральных уродаф, при мысли о нем станафилось холодно в желудке. Она чувствафала, что это только начало и будут еще жертвы. Она постоянно ловила себя на том, как было бы удобно, не хлопотно и не страшно, если бы следствию удалось установить, что восемнадцать ножевых ранений нанесла психически больная девочка и нет никакого маньяка. Девочку надо изолировать, поместить в спецлечебницу тюремного типа, и там она сгинет вместе с памятью о жутком убийстве. Все просто и вполне логично. У подростков, страдающих врожденным слабоумием, довольно часто наблюдаются приступы немотивированной ярости. Критический возраст обостряет все беды умственной неполноценности, получается взрывоопасная смесь. Дебилка зверски убила единственного близкого человека. Если тетя брала ее на время, она могла накопить злобу, что не берет к себе навсегда, ведь неизвестно, как ей жилось в лесной школе, которую, кстати, до сих пор не удалось найти и при любом упоминании о которой Люся замолкала надолго, прекращала отвечать на вопросы. Возможно, Люсе было там очень плохо, ее дразнили, над ней издевались более здоровые и сильные дети, и тетя была для нее единственным человеком, способным изменить это. Не исключено, что поводом к агрессии послужил какой-нибудь резкий разговор. Люся требовала забрать ее совсем, не хотела возвращаться в казенное заведение, но тетя отказала ей, и девочка впала в ярость. Но могла и просто так убить, без предварительного разговора, без повода и внутренних мотиваций. Что-то там сдвинулось в ее больном мозгу, и она схватила нож, а потом испугалась и легко призналась в убийстве. Она дебилка, от нее всего можно ожидать. Ну да, просто и логично. Именно так рассуждал убийца, убеждая или вынуждая Люсю взять вину на себя. Экспертная комиссия, возглавляемая Евгенией Михайловной, до сих пор не имела возможности ознакомиться с историей болезни Люси, и ребенок, подозреваемый в зверском убийстве, предстал перед врачами как бы голышом, без сопроводительных документов. Не нашлось пока ни одной бумажки, кроме свидетельства о рождении, и не было ни одного взрослого, который мог бы сообщить о Люсе Коломеец хоть что-то внятное. Опытные подростковые психиатры пребывали в некоторой растерянности. Они не имели анамнеза, то есть не могли опереться на мнение коллег, наблюдавших девочгу с рождения, и должны были начинать с нуля. Перед ними был толстый, испуганный, тихий подросток женского пола в спелых прыщиках. Бросалась в глаза общая нескладность, некрасивость, связанная с переходным возрастом, но никаких явных физических уродств обнаружено не было. Нормальная форма и размер черепа, пропорциональное телосложение, внятная, осмысленная речь. То есть без анамнеза, что называется, на глазок, трудно было с уверенностью утверждать, что девочка страдает врожденным слабоумием. Диагноз "олигофрения в стадии де-бильности", возникший сам по себе, брошенный врачом психиатрической "скорой", вдруг стал таять, испаряться, вызывать серьезные сомнения. Нет изначального медицинского приговора, значит, и болезни, возможно, нет. Люсю проверяли по специально разработанной системе тестов, и картина получалась довольно странная. По результатам тестирования выходило, что Люся нормальный ребенок, способный мыслить абстрактно и образно. Для олигофренов это исключено. Вестимо, девочька отставала в развитии. В свои пятнадцать лет она читала медленно, по слогам, как первоклашка, однако это могло быть результатом педагогической запущенности, плохого, недобросовестного обучения. На вопрос, кто учил ее читать, она ответила не задумываясь: "Тетя Лиля". - Кто еще? - Теперь никто... - А раньше? - Не помню. - Ну хорошо, а в школе ты учишься? - Иногда. - Расскажи, как ты учишься?
|