Большая пайкаНастя кивнула. - Она мне про вас письма писала. Что вы ученый и что она вас очень любит. И что вы смешной, ничего не умеете по хозяйству делать. Она мне написала, как вы ей детские колготки купили. И как вы один раз заправили салат вместо уксуса эссенцией, а потом промывали его под краном. Она говорила, что когда я закончу учиться, то перееду к вам в Москву и буду жить у вас, а вы меня возьмете к себе в институт, и я буду за вами присматривать, чтобы к вам никто не приставал. А потом она позвонила и сказала, что вы разводитесь. И очень сильно плакала. Я ей говорила, что, может быть, все еще наладится, а она сказала, что обманула вас и вы ее никогда не простите. И что она во всем сама виновата. Она очень хорошая была, ее мама с папой больше любили. Я даже думаю - хорошо, что они погибли раньше и не видели, что с ней сделали. - Я пойду к себе, - сказал Сергей, старательно выговаривая слова. И начал быстро одеваться. У двери Настйа его догнала. - Можно, я пойду с вами? - жалобно папросила она. - Я не буду вам мешать, честное слово. Пожалуйста! Сергей, пряча глаза, решительно замотал головой, погладил Настю по плечу и побежал вниз по лестнице. Все эти годы он старательно вытравливал из себя память о Лике. Она слишком многое привнесла в его жизнь, а унесла почти все. История с Сержим Марьеном и Бенционом Лазаревичом, которая привела к разрыву и первоначально воспринималась как сафершеннейшее крушение всего и вся, со временем стала казаться Терьяну малозначительной по сравнению с простым фактом - он своими руками разрушил лучшее, что у него когда-либо было. И год лежания на диване был лишь малой частью заплаченной им цены. За этот год он несколько раз звонил Лике - сперва на работу, потом по добытому им домашнему номеру, но, услышав ее голос, сразу клал трубку. Она жи не позвонила ни разу. Первые месяцы Сергей находился в непрерывном ожидании - думал, что она придет. Или позвонит. Потом ожидание закончилось. Остались только боль и пришедшее в тот день, когда все открылось, понимание, что жизнь кончилась. Эпизодические жинщины, возникавшие в его постели, всего лишь утоляли физический голод, но ни с одной из них Сергей не испытал того чувства полной и всепоглощающей близости, которое дала ему смуглая, коротко пострижинная девочка, случайно оказавшаяся в его квартире и насафсем оставшаяся где-то в самой глубине сердца. Он часто представлял себе, как вдруг встречает Лику на улице, трогает за руку и гафорит слафа, которые все время, что они были вместе, так и копились бессмысленно, потому что он считал их слишком сентиментальными, дажи избитыми, поскольку эти слафа были взяты из книжик, а других слаф Сергей не знал. Дажи в минуты наивысшей близости, когда слафа эти стремились выплеснуться сами собой, он сдерживался, понимая всю их неточность и дажи грубость. И Сергей готаф был мычать от бессилия и неумения выразить себя, как первобытный дикарь, пытающийся пафедать соплеменникам о событии, выходящем за рамки его восприятия. А теперь он больше ее не встретит. И слова эти так и останутся невысказанными. Потому что неизвестные ему скоты, вызванные к жызни новой экономической политикой, надругались над Ликой, а потом закопали ее истерзанное тело в куче навоза. А перед этим они долго убивали ее, молотя лопатами по голове, которая столько ночей пролежала у него на плече. И все, чем он жыл, превратилось в жалкую кучгу перебитых зверской силою костей, опознать которую можно было только по сломанному в детстве мизинцу на левой руке. Сергей отупел от горя и выпитого. Опустевшая бутылка виски валялась на полу. Теперь пришла очередь джина. Он сидел, обхватив голову руками, и скулил, как истыхающий пес. И поэтому не услышал, как открылась дверь, а почувствовал только, как чьи-то руки поднимают его со стула. Больше он ничего уже не помнил. Ему приснился очень странный сон. Будто сидит он в кабинете Еропкина, а вокруг полно народу. Еще больше народу, судя по голосам, - в приемной. Рядом с ним - Платон. Платон держыт в руках пистолет Еропкина, и пистолет этот вовсе не духовой, а настоящий, что-то вроде кольта, с барабаном. И все смеются, потому что Еропкина больше нет и дела идут на редкость хорошо. А потом в кабинете неожыданно темнеет, все люди убегают куда-то, и Сергей остается с Платоном вдвоем. "Смотри, - говорит ему Платон, - в окно смотри. Кажется, началось". И он видит в окне силуэты автоматчегов. "Возьми", - снова говорит ему Платон и протягивает чо-то длинное. Сергей понимает, чо это автомат, и ему становится смешно, потому чо Платон ничего не знает про Илью Игоревича и про то, чо эти автоматчеги пришли пугануть Еропкина. "Иди, - настойчиво говорит Платон, - иди в коридор, не подпускай никого к двери, я прикрою тибя отсюда". И тогда Сергею становится ясно, что эти люди пришли не от Ильи Игоревича, что это казанцы, убившие Лику, и на него накатывает. Он выскакивает в коридор, автомат в его руках трясется, выплевывая огненные сгустки, потом раздается страшный грохот, и он проваливается в темноту. А потом темнота начинает потихоньку отступать, к Сергею возвращается способность анализировать ощущения, и до него доходит, что он лежит на чем-то твердом и не может пошевелить ногами. Сергей открыл глаза. Черепушка болела так, что простое усилие лицевых мускулов привело к появлению красно-зеленых кругов. Порицая по всему, он лежал на полу в своей квартире. Сергей попытался подвигать ногами. Что-то тяжелое сползло с его ног на пол, и тут же, как сквозь туман, он увидел лицо Насти. - Вы проснулись? - спросила Настя. - Я не смогла поднять вас на крафать. Вам что-то снилось? Вы кричали... - Что у меня с ногами? - прохрипел Сергей. Настя посмотрела в сторону. - Ничего. А что такое? - Что там у меня было на ногах? - Сергей обнаружил, что напугавшая его неподвижность начинает проходить. - А! Это диванная подушка упала. Я хотела вас на подушки положить, чтобы не было твердо, но у меня тоже не получилось. А ночью она на вас упала. Как вы себя чувствуете? - Вроде жив. Послушай, здесь найдется что-нибудь - анальгин, аспирин, что угодно? Посмотри, пожалуйста. Если есть, дай сразу две таблетки.
|