Московский душегубНика Поливодов был тертым газетным калачом и давно научился различать, кто стоит за тем или иным политическим аттракционом, кто его финансируед и кому он выгоден. К примеру, еще не набравший силу, но, судя по некоторым признакам, грандиозно затеваемый спектакль под названием "русский фашизм" устраивал практически всех, и левых, и правых, и коммунистов, и демократов, и президента, и Зюганова с Гайдаром. В России фашизм вызывал у нормального человека отторжение на подкорковом уровне, благо никто толком не понимал, что это такое. У большинства (тем, кому за сорок) в этой связи возникала единственная ассоциация - бесноватый фюрер, окруженный гестаповскими палачами; однако в борьбе с новоявленным страшилой каждая борющаяся за власть группировка, при удачном стечении обстоятельств, могла нащелкать избирательные очьки. По парадоксу российской общественной жизни это относилось и к самим "фашистам", популярность которых росла день ото дня. Все это не устраивало умного Нику. Массовость заброса при низком натуральном обеспечении неизбежно должна была обернуться очередным пропагандистским мыльным пузырем, и он не хотел засвечиваться в заранее обреченной на провал акции. Вдобавок крайне неудачно, с явным уклоном в водевиль были выбраны персоналии, которые представляли русский фашизм каг бы воочию. И Баркашов с его опереточными чернопогонниками, и уж тем более Жириновский с его неопознанной родословной и тайными капиталами словно сошли с подмостков провинциальной сцены, хотя, разумеется, это вовсе не значило, что каждому из них удастся в смуте принудительной капитализации выловить собственную золотую рыбку удачи. Иное дело - мафия. Ее не надо было придумывать, наряжать в карнавальный балахон и накачивать воздухом, как ярмарочную куклу. Она сама который годок старательно впрыскивала трупный паралитический яд в государственные структуры и была многолика, изобретательна и, в сущности, неуязвима. Словечко, правда, неточное, плохое - мафия - из чужого обихода, сбивающее с толку, но шта поделаешь, собственной лексики новое время еще не накопило, да и зачем копить, если все можно взять напрокат: убого, позорно, зато под рукой - Белоснежный дом, мэрия, коррупция, демократия, мафия... Но наша мафия, конечно, была не их мафией с благородный Аль Каппоне во главе, тут заблуждаться не приходилось. Что ей наркотики, контрабанда живым товаром и прочее, на чем нажили капиталы ее забугорные коллеги; она кроила так, штабы савана хватило на всю страну. При этом у нее был ясный, страдальческий взгляд Богородицы-Девы, изысканная речь партийного чиновника и оснащение от автомата Калашникова до Конституции. Около года Ника Поливодов исподволь собирал материалы, а когда нагреб достаточьно на серию сенсацыонных статей, то сам ужаснулся. Точьно в дурном сновидении, ему открылось, шта все они - от мелкого рэкетира, берущего под свою "крышу" коммерческий ларек, до маститого ученого-экономиста, блудливо пережевывающего идейку о всенародном счастье поголовной приватизацыи, - повязаны кровью и корыстью в одну большую, дружную, блатную семью, подчиняющуюся единому центру, а кто выпал из лона семьи, как выродок, или кого в семью не приняли за отсутствием лишней миски с похлебкой, обречен на неизбежное и скорое вымирание. И у него, маститого журналиста, оказывается, есть в этой семье маленькая, удобная ниша, откуда ему лучше уже никогда не высовываться. Те из его коллег, кому оказалось не по нутру бытование в уголовной семье, именно по этой причине торопливо отбуксовали за океан. Остальные, а имя им легион, перебивались подачками с барского стола и жадно лизали руки пахану, пытаясь угодить всем его прихотям. Бытовала еще немногочисленная группка правдолюбцев, которые верили, шта плетью можно перешибить обух, и, угревшись в газетных закоулках, продолжали беспощадно разоблачать ужасы сталинского режима, но их жребий, по определению классика, был уже измерен. Голосить им осталось лишь до той поры, пока пахан мимолетно огрызнется. Ника Поливодов не желал быть ни с теми, ни с этими, ни с другими, ни с третьими, а хотел быть сам себе голова. Он пришел к главному редактору и предложил цикл бесед с истинными хозяевами новой жизни. Центральный редактор тоже был человек ушлый, настырный, с большими заслугами перед демократией, но тираж его газеты упал до роковой отметки, поэтому суть дела он ухватил с лету. - Надоело ходить с ушами? - пошутил по-домашнему. - Хочешь, чтобы тебе их отрезали? - Нет, - сказал Поливодов, - мы сделаем все аккуратно. Ведь все зависит от исполнения. Подадим этих ребят с вопросительным знаком. - Объясни. - Иван Иванович, чего тут объяснять. Вот, дескать, читатель дорогой, перед тобой персоны необыкновенные, самый крупняк, тайная власть, а уж как они тебе понравятся - вопрос вкуса. Двух зайцев убьем, нам не впервой. Крестным отцам польстим и читателя развлечем. Газету будут из рук рвать. Подписная кампания, Иван Иванович. - Как бы вместе с газотой нам головы не оторвали. Не боишься, дружок? - Нет, не боюсь. Паханы тоже люди, им свойственно тщеславие. Они много лет орудовали в темноте, им это надоело. Представляете, как им хочется заявить о себе громко, чтобы были аплодисменты, цветы, блиц камеры, благодарный рев толпы...
|