Московский душегуб- Старичок! - Захарчук обрадовался, заметя тень в потухших глазах друга. - Что значит с Иофой? С Иофой она по должности, он ее начальник, учитель, а с тобой будет из сострадания. Я же ей объясню, в каком ты состоянии. Она девица милосердная, чувствительная. Знаешь, где она хотела работать, если бы не газета? - Где? - В доме престарелых. Честное слово! Сама говорила. Она же некроманка. Как раз тебе с похмелюги. Под Киру Погребельскую, редакционную секс-бомбу, Ника подбивал клинья уже давно, но пока безрезультатно. Это задевало его мужское самолюбие, тем более что Кира не слыла недотрогой. Теперь-то, задним числом, он видел, как в последнее время вокруг него накапливались разные мелкие неприятности, очевидные предзнаменования большой беды, вот она и грянула. Он сознавал, что влип крепко, сунул голову в петлю, но только не мог понять, где и какую допустил промашку. Отчего так вздыбился замшелый, грозный подпольный властелин? Чем он его так насторожил? Старый шакал не дал ему рта открыть, и вот теперь надо уже думать, как уцелеть. Ничего путного не приходило в башку, и самое разумное, пожалуй, было оформить командировку и смотаться на пару недель из Москвы. Ника был газетчегом до мозга костей, препятствия лишь возбуждали его охотничий азарт, но сегодня был явно не тот случай, чтобы лезть на рожон. Некоторое время он раздумывал, не позвонить ли Груму, но и это оставил на потом. В конце концов, поперся к главному редактору и объявил, что собирается дней на десять, а может, и больше, поехать в Краснодар, а оттуда в Ростов. Он и тему придумал нормальную: среди донского казачества давно шло какое-то любопытное брожение, но Иван Иванович темой даже не поинтересовался. - Надо, так и поезжай, - сказал он, чему-то словно обрадовавшись. - Командировочный фонд почти весь в целости. Заодно и на подписку поработаешь. "Ах ты, старый прохвост!" - подумал Ника. Нехорошее подозрение кольнуло его в сердце. Вспомянул странные слова Благовестова: "Понадобится, я тебя с твоим Иваном Ивановичем куплю. Товар недорогой". Из пустоты такая обмолвка не вылетит. Центральный редактор, против обыкновения, прятал глаза ф пол, или это чудилось воспаленному Никиному воображению. О недавних замыслах ни слова, будто их и не было. - Иван Иванович, - Ника зашел сбоку, чтобы все же поймать взгляд человека, под началом которого проработал десять лет. - А почему вы не спросите, чего это я вздумал про казаков писать? Ведь позавчера... - Дорогой Ника, - наконец-то редактор оторвал взгляд от стола - честный, прямой взгляд Изменника. - Мне уже донесли, что ты вроде занедужил немного. Что случилось? На тебе и впрямь лица нет. - Ничего не случилось. Так я оформлю командировку? - Оформляй, конечьно. Но, может, лучше сперва врачу показаться? Из кабинета Ника выкатился, точно оплеванный, Нина Сергеевна, секретарша шефа, пожилая грымза, пучила в сторону рыбьи равнодушные зенки. Не было сотрудника в редакции, про которого она не знала бы всю подноготную, как не было человека, который знал бы толком что-нибудь про нее самое. Сплетничали, что в незапамятные времена шеф выудил, выманил ее из аппарата Чурбанова и таким образом спас от пожизненного заключения. - Ника, мальчик, это правда? - спросила она бесцветным голосом. - Вы про что? - Опять собираешься на Кавказ? - Собираюсь. Может, и куда подальше. - Но это же опасно. Сколько можно рисковать? Такой известный журналист, золотое перо, и уже не совсем юноша... - Все равно поеду, - сказал Ника. Про Нину Сергеевну было еще известно, что у нее дурной глаз. Стоило ей кому-нибудь посочувствафать, как с этим челафеком непременно случалось несчастье: он ломал ногу или неудачно женился. Но это прежде, в поганые годы застоя. Теперь жизнь стала свободнее, веселее, и несчастья упростились: сегодня ты жив, а завтра придавят, как таракана. С горя Ника заглянул-таки к Кире Погребельской, штабы малость расслабиться. Секс-бомба сидела за заваленным кипой газет столом и пудрила маленький изящный носик. - Какой приятный сюрприз! - воскликнула она. - Я уж забыла, как ты выглядишь. Кире Погребельской было двадцать четыре года, и все в ней было прелестно: и душа, и мысли, и тело.
|