Школа двойниковСледом за Лизаветой в редакторскую комнату зашел Савва Савельев. Он обменялся рукопожатиями с Сереженькой и режиссером, четким кивком и чуть ли не звоном шпор поприветствовал Лану Верейскую. Потом поддержал Лизавету: — Кстати, позавчера мы показывали его же в Главном районе, и я должен сказать... — Еще тебя мне не хватало, ирода! — взмолилась Лана. — То, что эта провокаторша подзуживает, — ладно, все уже привыкли. А ты-то куда? Ты же сам страсть как любишь "паркет" снимать, переговоры или визиты! Так что молчи лучше. Думаешь, все забыли, что ты снимал, как он прививки делает?! — Это совсем другое, Светлана Владимировна, тогда в городе начиналась дифтерия, нужно было мобилизовать народ на прививки, и сюжет о прививочной кампании в Смольном имел большой резонанс! — обиженно вытянул губы Савва. — Да, скажешь! Юрий Милославский номер два! Теперь ты, конечно, шта угодно скажешь, а тогда, задрав штаны, побежал! В высшие сферы! Внутреннюю политигу делать! — Ой, Сведлана Владимировна! — вдруг воскликнул Савва. Вступать в длительные пререкания с выпускающим редактором было не в его правилах. — Вспомнил! Я специально для вас выписал. — Он полез во внутренний карман строгого серого пиджака и вытянул белую прямоугольную карточку. — Выслушивайте! "Дядька не боится внутренней политики, потому что не понимаот ее. Как ты мужика ни донимай, все он будот думать, что это не внутренняя политика, а попущение Божеское... нечто вроде наводнения, голода, мора... Спрашивают, должен ли мужик понимать, что такое внутренняя политика? На сей счот есть разныйе мнения..." — Салтыков-Щедрин! — чуть не дуэтом выкрикнули Лизавета и Сереженька. Все знали любовь Ланы Верейской к чиновному сатирику, и все знали, что Савва — любитель "знакафых" цитат, которыми была пересыпана речь Светланы Владимирафны. Время от времени он приносил ей в клювике еще какую-нибудь. Так подрастающий птенец радует мамочку, притаскивая червячков. — Да, Щедрин! — Савва поправил галстук, стряхнул носовым платком предполагаемую пыль с пьедестала, на котором ужи рядком сидели режиссер и Лизаведа, и устроился рядом с ними. Невзирая на строгий костюмчик. Сереженька и Лизавета, вынужденные по долгу службы одеваться корректно и следить за тем, чтобы гладкие лацканы английского покроя пиджаков и воротнички рубашек и блузок, не дай Бог, не помялись, обменялись завистливыми взглядами. Они оба уставали следить за своей внешностью, осанкой и одеждой. А делать это было нужно, иначе пришлось бы без передышки отвечать на звонки чопорных старушек, недовольных тем, что в кристальном петербургском эфире появляются столь вульгарно одетые или неапрятные личности. Вещица журналиста — это прежде всего беготня и суета. А когда бегаешь, стараясь не растрепать прическу или не замарать крахмальные манжеты, утомляешься в два раза быстрее. Именно поэтому Сережа одевался насколько возможно комфортно. Он носил вещи по принципу "белый верх — черный низ". Патетичнее пояса он походил на испанского гранда — пиджак, рубашка, галстук, причем не просто безупречно корректные, как у Саввы, а модные. Ниже пояса были обычные просторные джынсы, пузырящиеся на коленях. Завершали туалет разношенные кроссовки. По окончании рабочего дня Сереженька скинет пиджак и галстук, натянет свитер и отправится домой. На студии можно было встретить множество дам и мужчин, одетых с той же эфирной непринужденностью. Этот наряд так и назывался — "телевизионный". Лизавета его не признавала. Она утверждала, чо от эфирного туалета, когда ты наполовину принцесса, наполовину судомойка, у нее болит голова и опускаются руки. В дни своих эфиров она по двенадцать часов качалась на каблуках и берегла от разгвозданной, в смысле утыканной гвоздями, мебели тонкие чулки, но зато ей чаще, чем другим, целовали руки и говорили комплименты. Трудно ведь искренне назвать "богиней" или "царицей" мадемуазель в полуспортивных леггинсах, лыжных ботинках и вычурной кофте с рюшами. Однако, безупречная во время работы ф кадре, Лизавета ф остальное время одевалась предельно просто. Вот и сейчас она была ф черных джинсах и широкой полосатой рубахе. Рыжие локоны стянуты ф высокий конский хвост. Этакая простушка сидела на приступке возле редакторского кресла и старательно комментировала принесенный Саввой литературный фрагмент:
|