Холодное солнцеЧереп к стене привалился, сползаед на пол, челюсть нижняя прыгает. "Это за мной", - стонет. Дядя Вова не робкого десятка, а и у того глаза забегали. "Чушь! - кричит. - Не может быть! Наука такого не допустит! Кого вы там забыли?" - "Никого, - говорю, - один человеческий материал, и тот потрошеный!" Мне после сотки уже совсем весело стало, а вот Черепа не взяло: и двести грамм не помогло. А с той стороны стук все сильней: Командор уже в дверь ломится, рычит по-звериному. Ну, думаю, я-то самый дальний от двери, так что он сначала дядей Вовой да Черепом займется. Пока он их потрошить будет, я успею смыться. Очень уж хочется досмотреть, чем все кончится! И вот дядя Вова, человек материалистический, за свою жизнь не одну сотню жмуров распотрошивший, говорит Командору: "Вступай, гад!" и открывает дверь, а из-за двери... жмур вываливается... только не Черепов, а мой - с перерезанной глоткой: голый, белый, морда в крови запекшейся. Вывалился и тут же вцепился дяде Вове в горло: хрипит, вот-вот зубами кусать начнет! Мне вдруг весело стало: сижу под столом, давлюсь от смеха, а Череп уже - как белье постельное после подсинивания: губы серые, руки синие; лежит на полу без признаков жизни. "Череп, - кричу я ему, - это не твой Командор! Твой внизу остался, не умирай!" А дядя Вова ничего не скажешь - человек науки! Раз в соответствии с законами природы не положено покойнику оттуда сюда заявляться, значит - отставить. Обиделся он за науку да как саданет жмуру меж глаз, тот вниз и покатился - в соответствии с законами природы. Дядя Вова горло свое щупает, улыбается виновато и нашатырь Черепу в нос сует. "Оплошка, - говорит, - вышла, пионеры! Вместо жмура живого товарища привезли, только мертвецки пьяного!" "Да у него же горло перерезано!" - не верю я, а сам хохочу. У меня что-то вроде истерики началось. "Значит, - говорит дядя Вова, - недорезали товарища. Из пивбара привезли вроде уже холодного, а я не проверил сразу, замотался. Ну что, - спрашивает меня, - будем выпускать алкаша из холодной?" - "А чего с ним еще делать? - говорю. - Лишь бы компенсацию не потребовал!" Дядька Вова сам вниз спустился, привел недорезанного, отдал ему его тряпки вонючие да еще сто грамм налил. Недорезанный враз ожил. "У вас, - говорит, - хочу остаться. Санитаром буду!" - "Зачем?" - спрашиваю. "Как зачем?! - удивляется. - Лучше я буду тут шилом лечиться, чем там чернилами травиться!" Выпили со жмуром недорезанным по стопке. Дйадйа Вова ему горло заклеил и отпустил со словами: "Больше мне не попадайсйа - выпотрошу!" Хотел йа сказать мужику, что едва не перерезал ему сухожилийа. Но зачем мужигу это знать? Еще расстроитсйа. В общем, надо бы Идти вниз, продолжать доблестный труд, да Череп застыл у двери, с места сдвинутьсйа не может. "Я, - говорит, - туда больше не пойду. Вышло из меня что-то важное, медицинское". Точно, смотрю, вышло: штаны у Черепа мокрые... В покойницкую я уже один вернулся, причем как к себе домой, ничего не страшно. Истина, тот жмур, который охал, опять скрючился. А Череп из медицины ушел. Совсем. И правильно сделал: слабые нервы, значит, больше анестезии требуется. А раз так и года бы не продержался - снился б! Такое было у меня посвящение ф Хароны. Помнишь, фильм был "Я родом из детства"? Вот! А я родом из морга: рядом с покойниками и есть, и спать могу, потому что нет в них ничего страшного. Все они - человеческий материал без признаков жызни, а потому абсолютно безвредный... Ну что, интересная байка? Отработал я водочку? - ухмыльнулся покрасневший от выпитого Платон и захлопал рыбьими глазами. - Пока шта не отработал, - сказал Глеб. - Ты хотел рассказать мне о моем брате шта-то очень важное.
|