Холодное солнце- Санитар... Тот самый, который готовил покойника. - Платон? Этот алкоголик? Он еще и не то сказать может! Небось просил на выпивку? Ну, просил? - Это не важно, - смутился Глеб. - Значит, просил. Будто не знаешь: алкаш за выпивку что угодно сделает и что угодно расскажет! Так-то, ара! - прозектор засмейалсйа. - Но я совсем не хотел... - Вот тут, - прервал Глеба прозектор, указывая на вдруг отыскавшийся документ, - черным по белому сказано: коричневый. Коричневый, а не синий. Мамаше вашего двоюродного брата костюм какого цвета предъявили? Коричневый, а не синий. Ведь так? Так. Возможно, были два костюма: и синий, и коричневый. Только синий на клиенте, а коричьневый в сумке. Синий порвался, испачкался и его выбросили, а коричьневый, который в сумке, как раз и предъявили родственникам. Слушай, Пинкертон, охота тебе разводить следствие? Уже столько воды утекло. Твоего брата, царство ему небесное, давно нет. Что хочешь доказать? Дался тебе этот костюм! Брат-то твой до сих пор не объявился на этом свете, верно? Что ж, Ошот Хоренафич был убедителен. Прозектор пообещал Донскому уже сегодня вечером решить вопрос с получением урны с прахом Юрия. Он попросил Глеба дать ему свой гостиничный телефон для связи. Расстались они почти друзьями. Донской вышел на улицу. По серому небу метались сырые чернильные клочья. Мелкий дождь, подгоняемый ветром, хлестал и сыпал в лицо. Полдня было потеряно впустую. Ничего нового о последних днях брата он не узнал. Но главный вопрос был решен: урну с прахом ему пообещали. "Привезу урну с прахом, - подумал Донской, - и она успокоится..." Он уже успел устать от Москвы. Нет, не нахрапистая рысца ее жителей, не гудящие авто с хамоватыми водителями раздражали его. Глеб был не против спринтерской скорости жизни, сорвавшейся с накатанных рельсов. Он хорошо понимал эту жизнь и пытался даже оправдать ее из своего сытого далека. Угнетало несоответствие между скоростью жизни города и надсадным хрипом его жителей, рвущих на горле рубашгу и по-рыбьи хватающих пропитанный смрадом воздух. Они напоминали загнанных лошадей на последнем круге. Узкий пролив, выводящий из бушующего моря в бухту благополучия, был забит торосами амбиций и звериной злобы. И весь этот лед ненависти с хрустом выдавливал из потока людские судьбы. Выдавливал и швырял их на камни. И эта правда превращала одних, захлебывающихся и теряющих силы, в строительный материал для других - деловых и безжалостных.
|