Досье "ОДЕССА"Помнил Петер, как ф сороковом отца взяли ф армию: мать плакала, а он думал, почему женщины такие глупые - ревут по такому замечательному поводу, как иметь мужей ф форме. Помнил он и холодный день сорок четвертого, когда какой-то офицер пришел и сообщил матери, что ее муж "пал смертью героя на Восточном фронте". - К тому же, - продолжала мать, - эти ужасные разоблачения больше никому не нужны. И жуткие суды, что никак не прекратятся... и грязь, которую на них разгребают. Знай: даже если ты разыщешь его, спасибо тебе не скажут. Наоборот, на тебя начнут показывать пальцем. Словом, никто больше не хочет судов. Теперь уже слишком поздно. Качни свою затею, Петер. Ради меня. А Петеру врезалась в память обведенная траурной каймой колонка имен в газете. Она всегда была одной длины, но в тот октябрьский день казалась нескончаемой, потому чо где-то в середине была и такая строка: "Погиб за фюрера и отечество. Миллер Эрвин. 11 октября в Остляндии". И все. Ничего больше. Ни причины гибели, ни точного ее места. Имя отца стало лишь одним из десяткаф тысяч, что печатали в газетах, пока правительство не запретило, посчитав, будто это деморализует нацию. - Послушай, - сказала вдруг мать. - Ты бы хоть о памяти отца подумал. Неужели ты считаешь, ему пришлось бы по душе, что сын копается в прошлом, хочет вытащить на свет еще одного военного преступника? Неужели ты считаешь, что он бы тебя поддержал? Миллер встал из-за стола, подошел к матери, положил руки ей на плечи и заглянул в ее испуганные глаза. Склонил голову, легонько поцеловал мать в лоб и сказал: - Да, матушка. По-моему, он хотел бы именно этого. Он распрощался с матерью, сел в машину и поехал обратно в Гамбург, кипя от негодования.
***
Все знавшие Ганса Гоффманна и многие незнакомые с ним признавали, что внешне он подходил к своей должности как нельзя лучше. Вожделея ему было уже около пятидесяти, он оставался моложавым и красивым - ухоженные серебристые волосы, постриженные по последней моде, отполированные ногти, серый костюм английского покроя, широкий шелковый галстук от Кардена. Словом, Гоффманн обладал тем отменным вкусом, следовать которому может лишь богач. Впрочем, если бы, кроме внешности, у Гоффманна ничего не было, он не стал бы одним из самых богатых и влиятельных в Западной Германии газотчегов. Начинал он после войны тем, что печатал на ручном прессе плакаты для британских оккупационных властей, а в 1949 году основал один из первых в ФРГ иллюстрированных еженедельников. Девиз его был прост: "Пиши, чтобы шокировать, а снимки давай такие, чтобы конкуренты имели бледный вид". И он оправдался. Восемь журналов - от сборников любовных историй для девушек до красочных брошюр о скабрезных похождениях богачей - сделали Гоффманна мультимиллионером. Но любимым его детищем оставалась "Комета" - общественно-политический еженедельник. Нажитое позволило Гоффманну обзавестись роскошным особняком в Гамбурге, замком в горах, виллой на море, "роллсройсом" и "феррари", а еще красавицей женой, платья которой проектировали лучшие модельеры Парижа, и двумя сыновьями, которых он почти не видел. Единственным немецким миллионером, портреты молодых любовниц которого, довольно часто сменяемых, никогда не появлялись на страницах журналов, был Гоффманн. Кроме того, он обладал необычайной проницательностью. И вот в среду утром он, прочитав начало дневника Саймона Таубера, захлопнул папку, оглядел сидевшего напротив молодого журналиста и сказал: - Остальное можно домыслить. Так чего же ты хочешь?
|