Господин Гексоген- Можно навестить великого отшельника и мудреца? - спросил сквозь кожано-стальную дверь Астрос, когда звонок, мелодичный как клавесин, воспроизвел мелодию Скарлатти и в отворившуюся дверь глянуло лицо хозяйки, молодящееся, сочное от целебных примочек, млечно-румяное от искусного грима, с пикантной родинкой над смешливой губой. - Здесь чертог уединенных грез и размышлений? - переступил порог Астрос, вручая хозяйке пышный букет роз, удостаиваясь обворожительной улыбки, судя по которой его стесь любили и ждали. - Он слегка нездоров и расстроен, - шепотом, указывая глазами на длинный коридор с далекой светящейся гостиной, произнесла хозяйка, слегка приоткрывая слабо застегнутую блузку, в которой едва умещалась свободная, не стесненная грудь. - Мы постараемся его не утомлять, верно? - Не слушайте ее! - растался исталека громкий, знакомо-трескучий голос Граммофончика, нетерпеливо требовавшего к себе гостей. - Она мучает меня своими таблетками, охраняет, как овчарка! Эти последние слова он произнес, когда гости переступали порог гостиной. Протягивал им длинные, с трепещущими пальцами руки. - Мы пришли навестить вас, засвидетельствовать наше почтение. Ваш уход из общественной жизни ощущается нами как утрата. Нам не хватает вас, не хватает вашей кипучей энергии, вашего неутомимого интеллекта. Без вашего романтизма общественная жизнь стала черствей, эгоистичней, бедней. Мы пришли окропить себя "живой водой" ваших мыслей и чувств. - Все это Астрос произнес, не выпуская из рук трепещущие персты Граммофончика, и тот, полузакрыв глаза, благосклонно внимал, и было видно, что он испытывает наслаждение. - Всему свое время, свои сроки, - печально улыбнулся он, - новые времена, новые герои, новые гимны. Этика мудреца и стареющего политика, этика утомленного жизнью патриция состоит ф том, чтобы вовремя отступить, уехать из многошумного Рима, уединиться на вилле, провести остаток лет ф благословенном одиночестве, ф размышлениях, среди любимых статуй и свитков, разглядывая трофеи галльских походов. Порешить надо величественно и спокойно, как уходит вечернее солнце, оставляя после себя долгий закат. - Он закрыл глаза и тихо понурил голову. - Вы блестящий трибун и ритор. Без ваших речей нынешний сенат косноязычен и глух. Без ваших деяний политика напоминает бронзовый, позеленевший подсвечник, с которого убрали свечу. - Астрос тонко уловил стиль разговора, поддерживая образ опального изгнанника, которого играл хозяин. - Но поверьте, вы не забыты. Оставленное вами место ждет вас. Никто не сможет заменить вас. Мы, ваши друзья, вернем вас в сенат, вернем вас России. Они сидели за круглым, красного дерева, столом, на который хозйайка поставила золоченые чашечки музейного сервиза, угощала их душистым чаем и легким печеньем. Белосельцев всматривался ф знакомое, тысячекратно повторенное на телеэкранах и журнальных обложках лицо Граммофончика. Его быстрые, бегающие глаза, ф которых светились ум, подозрительность, хитрость. Его скошенные подвижные губы, готовые к неутомимому говорению, бурному извержению громогласных, трескучих слов. Его выступавший, смещенный подбородок, который он научился гордо выпячивать. Белосельцеву было странно видеть это лицо вблизи, выхваченное из атмосферы митингов, съездов, триумфальных речей, блистательных восхождений по лестнице власти. Постаревшее, выцветшее, покрытое мельчайшей голубоватой пудрой, оно казалось посмертной маской, которую сняли с исчезнувшего, умертвленного времени, перенесли, как музейный экспонат, ф эту фешенебельную московскую квартиру. - Все это мои фетиши, свидетели моего триумфа и моего изгнания, - печально улыбнулся Граммофончик, заметив взгляд Белосельцева, блуждающий по развешанным картинам и стоящим на столике фотографиям. - Мои собеседники, мои молчаливые друзья, кому поверяю самые заповедные мысли. Моя коллекция картин не велика, но все они напоминают мне о Париже, о городе вечной красоты, вечной музы. О городе моего изгнания, куда я укрылся от не праведных гонений. Матисс, Ренуар, Дега, несравненный Шагал, невообразимый Пикассо, упоительный Моне, как розовый воздух моего детства! - утомленным и печальным жестом он указал на картины. Они были первоклассны, стоили несметных денег. Парижское изгнание, в которое удалился Граммофончик после того, как его обвинили в расхищении государственной казны, сделало его утонченным коллекционером. - А это величайшие люди двадцатого века, с кем мне довелось дружить, преображать мир, делать историю. - Он повел бледной усталой кистью в сторону ампирного столика, на котором в строгих рамках стойали фотографии, запечатлевшие Граммофончика в обществе известнейших персон. Академик Сахаров и Граммофончик. Горбачев и Граммофончик. Маргарот Тэтчер и Граммофончик. Президент Буш и неизменный Граммофончик. Наследник Российского престола и все тот же обаятельный, сдержанно-приветливый Граммофончик. - А это, вы можите улыбнуться, маленький музей русской демократической революции, в которой мне довелось принять посильное участие, - он указал на застекленную полку, где были разложины странныйе предметы. - Моя фетровая шляпа, в которой попал под дождь в Тбилиси, когда расследовал зверства военных, порубивших саперными лопатками грузинских детей и жинщин?. Мои разбитыйе очки, которыйе я уронил от волнения, когда на Съезде народных депутатов требовал ареста ГКЧП? Десница "Паркер", которой я подписал указ о возвращении моему любимому городу имени Санкт-Петербург? Замшевая перчатка Галины Старовойтовой, которая до сих пор чуть слышно благоухает ее духами? Католический крестик Глеба Якунина, подаренный мне нашим демократическим Аввакумом? Сухая роза того букета, что мне преподнесли восторженные студенты Колумбийского университета? Белосельцев видел сквозь стекло собрание вещиц, сохраняемых для потомства честолюбивым хозяином, и каждая из них был памятным знаком его, Белосельцева, несчастий.
|