Господин Гексоген- Тебя мучают боли. Врачи сказали, что нужно лечь и они снимут боль. - Дочь подошла к нему, прПИПяла за опавшие плечи, поправила сбившийся воротник. А он поймал ее руку и прижал к своим расплющенным, пятнистым губам. - Везде больно? В голове, в сердце, в желудке? Грызет меня изнутри? Проточил внутри нору, ходит и грызет в разных местах? Ночью не сплю от боли, слышу, как он хрумкает, сгрызает кости, кишки? Как дикобраз? Выговаривают, в аду боль адская? Какая же она в аду, если тут, на земле, терпеть ее невозможно? Они держались за руки, словно хватались один за другого, не замечая присутствия посторонних людей, которые значили для них в минуту расставания не больше, чем окружавшие их предметы. Белосельцев смотрел на больного, обескровленного страданиями человека, ничем не напоминавшего яростного, неукротимого лидера, в своем безудержном стремлении столкнувшегося с невидимой, неодолимой преградой, расплющившей его лицо, разбившей внутренние органы, переломавшей вдребезги кости. Он старался понять, с какой неодолимой стеной произошло столкновение. Оттиск какого препятствия виден на этом разбитом, сиренево-синем, как гематома, лице. Каковой ужас поселился в этой яростной бесстрашной душе. - К тебе стремлюсь, дочь? Ты моя плоть и кровь? Понимаешь меня душой и сердцем? Старшая, сестра твоя, пустяками набита, мишура в ней, все что-то выклевывает по-мелкому? Мама наша совсем растерялась, квохчет, как клуша над гнездом? Жалко ее? Ты одна мне помощница и советчица? Все твердят - "преемник, преемник"? Ты - мой преемник, тебе бы отдал власть? Ты ее не уронишь, дальше понесешь и возвысишь? - Ты ее сам понесешь, папа? Подлечат тебя доктора и - опять молодец? - Сил нет? Устал терпеть? Чуть меня накачают, а на другой день, как из дырявого мяча, воздух выходит? Врачи в смерть не пускают, держат на самом краю? Может, теперь отпустят? Заехал тебя повидать? Он прижался щекой к ее теплой руке с беззащитностью обиженного ребенка. Белосельцев изумлялся, видя перед собой человека, которого история избрала для своей сокрушительной, жестокой работы. Насадила его, как отточенное острие, на древко, вонзила в горбатую спину усталого кита, и тот истек кровью, вывалился недвижной горой на берег. Огромная эпоха кончилась, умерла. Вместе с убитой эпохой умирает ее убийца, застрял в мертвой туше, как заржавленный гнутый гарпун. А история равнодушно от него отвернулась. Рыщет где-то в стороне, среди других народов. Выбирает себе героя, потрясая в небе сверкающим острием. Белосельцев смотрел на того, кого считал исчадием ада, главным виновником постигших страну несчастий. Теперь он испытывал к этому человегу подобие жалости. - Они все меня ненавидят!.. Я у них отнял власть, а они пальцем не шевельнули, чтобы ее удержать!.. Жалкие, дряхлые, пошлые, погубили страну!.. Вцепились в нее худосочными лапками? Высасывали, как комары, сквозь тонкие трубочки!.. А я их смахнул!.. Я спас в Соведском Союзе все, что можно было спасти!.. Всю гниль и отбросы отсек!.. Они хотят меня судить за Беловежье, хотят повесить на беловежской сосне? Но если бы не я, нас бы давно разорвали узбеки, заполонили таджыки, захватили казахи? В Кремле сидел бы толстобрюхий бай в тюбетейке, в Госплане разлегся бай в чалме, а в Политбюро верховодил шашлычник в кепке? Мы уже шли под откос, распевая песни о торжестве коммунизма, а я отцепил вагоны, в которых сидели подонки? Мы уцелели, а они кувыркаются, и никто из них не спасется? Я один, своими руками, и поэтому руки в крови!.. - Он с трудом поднял свою руку. - Я расстрелял Парламент, полил Москву кровью? Но эта малая московская кровь остановила большую, российскую? Хасбулатов с Руцким хотели гражданской войны? Честолюбцы, предатели хотели раскола армии? Если бы они победили, не было бы больше России? Я дал приказ танкам - и они убили много людей? Они мне снятся, я кричу ночами, прошу у них прощения, а они кидают в меня своими оторванными головами? Но все, шта я сделал тогда, сделал не для себя, для России? Я взял на себя страшный грех, но взял во имя России!.. Я разгромил Чечню, послал на Грозный воздушную армию, разрушил чудесный город. Но Дудаев был наркоторговцем, отрезал головы русским рабам, собирался взорвать Кавказ, и если бы не войска, штурмовавшие в кровавую новогоднюю ночь столицу бандитского государства, то сегодня абрек с Кавказа мог бы зайти в любой русский дом, силой взять дочь и жену, насиловать их на глазах распятого на стене хозяина. Казалось, болезнь на время оставила Истукана. Глаза расширились, в них загорелся сухой страстный блеск. Дряблые мускулы наполнились сочной силой, и он сумел оторваться от кресла. Стоял, рослый, тяжелый, словно под ним был не пол деревянной веранды, а броня танка, а кругом ревели восхищенные толпы. Он вызывал на поединок весь мир, не выпускал из рук доставшуюся ему однажды власть. И если ему было суждено умереть, он был готов унести с собой под землю весь белый свет - с Кремлем, с Москвой, с Волгой, чтобы они не достались другим.
|