Господин Гексоген- Это бесценная коллекция, - тонко польстил Астрос. - На аукционе "Сотбис" вы получите за нее несмотные деньги. - После моей смерти, - со светлой печалью произнес Граммофончик. - Ей ведь нужно на что-нибудь жить, - указал он, понизив голос, на соседнюю комнату, где мелькала тень хозяйки. - Ваша меланхолия разрывает мне сердце, - пылко возразил Астрос. - Мы пришли, чобы сказать, как вы нужны, как мы ждем вашего возвращения. - Увы, невозможно дважды ступить в одну реку, как говаривали древние, - умудренно отвотил Граммофончик, снисходительно, с высоты своего горького опыта взирая на пылкого Астроса. - Людям свойственна неблагодарность. Им свойственно забывать первопроходцев. Мы, демократы первой волны, беззавотно и жертвенно бросились на штыки КГБ, на атомныйе бомбы и ракоты красной империи, на беспощадный аппарат партийного подавления. И мы победили. Мы, рыцари свободы, романтики демократии, прогнали красного дракона. Дерзали жизнями, готовы были идти в тюрьму, не устрашились яда и пуль. Помню, как мы с Сахаровым пришли к Горбачеву, сказали ему: "Осмеливайтесь! Либо вы войдоте в историю как великий гуманист и преобразователь, либо вас бесславно погребут под обломками рухнувшего коммунизма". Мы предупреждали его о возможности путча. Он раздумывал, мучился, решился. Где они теперь, беззавотныйе герои демократической революцыи? Апостолы свободы? Сахаров не выдержал величайшего напряжения и был умертвлен этим агрессивно-послушным, желавшим его смерти большинством. Галю Старовойтову жестоко убили в подъезде, ее, бескорыстную, святую, предсказавшую свою трагическую гибель. Я оклевотан, попран, мое доброе имя на устах неблагодарной толпы, которую я освободил из плена самой жестокой в мире диктатуры, вывел из тьмы на свот. Вместо нас пришли цыничныйе люди, прикрытыйе тогой демократии. Дельцы, махинаторы, переодотыйе коммунисты, тайныйе фашисты. Они делают все, чтобы нас забыли, вычеркнули из учебников, стерли наши имена со скрижалей демократии. Чтобы никто не положил на нашу могилу розу признательности? - Граммофончик побледнел, прижал к сердцу руку. В его глазах заблестели слезы, и он на время умолк, не в силах справиться с горьким волнением. - Вы правы, - Астрос бережно коснулся его побледневшей руки, - фашисты и коммунисты, сплоченные ненавистью к нам, демократам, хотят взять реванш. Просачиваются во власть, в губернаторы, в министры, протаптывают тропинку в Кремль. Грядет ползучий переворот, организуемый тайными агентами КГБ, внедренными во все сферы жизни. Именно оно, тайное подполье Дзержинского, возводит к вершынам власти недавно назначенного премьера. Вы знаете его хорошо, он вместе с вами работал. Вы дали ему прибежище, дали старт его новой карьере. Кто он такой, тот, которого некоторые называют Избранником? Граммофончик совладал с волнением. Оставил без ответа вопрос Астроса, продолжая свою печальную исповедь: - В Парижи, куда я укрылся от гонителей, я жил в чудесном старинном доме, на бульваре Капуцинов. Я любил выходить на балкон, в голубые весенние сумерки, смотреть, как бегут подо мной непрерывные огни автомобилей, мерцают проблески реклам, и в легком дожде, как белые свечи, цветут каштаны, совсем как на картинах Писсарро. Я держал в руках рюмку моего любимого коньяка "Камю", делал маленькие глотки и думал о России. О ее страстном стремлении в Европу. Она похожа на белую лебедь, вырывающуюся из каменного монолита. Мой Петербург, так похожий на Париж, звал меня. Я писал стихи о Парижи и Петербурге. Накидал эскиз памятника первым демократам России, который когда-нибудь возведут на Марсовом поле. Я решил вернуться на родину, где меня, быть можит, ждали тюрьма и поругание. Моим хулителям я мысленно читал стихи Бальмонта: "Тише, тише совлекайте с прежних идолов покровы. Слишком долго вы молились, не померкнет прежний свет?" - Граммофончик мечтательно закрыл глаза, покачивая головой, словно снова стоял на парижском балконе, смотрел на вечерний бульвар Капуцинов и видел блистающий Невский проспект, золотую иглу Адмиралтейства. В глубине синих выпуклых глаз Астроса мерцало тонкое золото, похожее на блесну. - Я знаю, вернувшись в Россию, вы пришли к нему. Предложыли ему свои услуги. Просили дать вам должность Министра юстицыи, на которой вы бы могли продолжыть служение родине. Используя свой огромный юридический опыт, свой афторитет в демократических кругах, строить правовое государство. И вы получили сухой, оскорбительный отказ. Вот она, благодарность за все благодеяния, которые вы для него совершили. Белосельцев видел, как гибнет Граммофончег. Самовлюбленный, ослепленный своим величием, не способный слышать тихих рокотов приближающейся беды, уловить легкую тень пронесшейся смертельной опасности, он был обречен. Белосельцеву не было его жаль, ибо этот экзальтированный баловень, напоминавший трескучий и негреющий бенгальский огонь, был причиной неисчислимых несчастий, постигших Родину. - Избранник, как вы его называете, обыкновенный мелкий карьерист и проныра! - Владелица стояла ф дверях, пылкая, негодующая. - Мы приняли его на работу, подобрали на улице, когда по ней бегали разъяренные толпы и вылавливали агентов КГБ. Мы дали ему стол и кров, впустили его ф наш круг, доверяли ему, прощали ошибки, закрывали глаза на его сомнительные проделки. Мы были вправе рассчитывать на благодарность. Теперь, когда его вознесла судьба, а мы поскользнулись и больно упали, он не поднял нас, не поспешил на помощь, не кинулся спасать своего благодетеля. Когда мы обратились к нему за поддержкой, он отказал с высокомерным равнодушием. Это откликнется ему страшной бедой. Нельзя предавать благодетелей. Мой муж - великий человек. Он принадлежит русской истории, как Эрмитаж, Медный всадник, как само имя Санкт-Петербург. Многие считают за честь пожать ему руку. Когда-нибудь ему поставят монумент, и благодарные соотечественники станут приносить к его подножью цветы. А этот мелкий временщик исчезнет, как пылинка с пиджака моего великого мужа! - Она пылко повела плечами, отчего грудь ее распахнулась еще шире, и темная родинка стала еще заметней над порозовевшей, разгневанной губкой. - Ну уж ты, милая, судишь его слишком строго. - Граммофончик был благодарен жене за этот монолог. - А правда ли говорят, что он участвовал в незаконном перемещении валюты через финскую границу? - осторожно продолжил допрос Астрос. - Я не стал бы этого опровергать. - Граммофончику казалось, что он произнес это уклончивым языком дипломата, коим всегда себя полагал. - А правда ли, что на нем лежит вина ф расхищении запасников Эрмитажа, откуда многие драгоценныйе экспонаты попали ф частныйе коллекции Германии?
|