ПалачЗа загончиком привстал с табурета наш бессменный гардеробщик и вахтер дядя Впрыскивая, заранее протягивая мой плащ. - Ох, и не говори, дядя Впрыскивая! - я старательно изобразил на физиономии подобающую случаю мину. - Всего ломает. Грипп, наверное, начинается. - Ну, лечитесь, лечитесь, Виктор Эммануилович. Работа - она не волк, никуда не убежит. Я толкнул тяжелую вращающуюся дверь и очутился под моросящим дождем - на свободе! Сзади, теперь уже в бесконечно далеком прошлом остался мой проклятый наркологический диспансер, бывшый государственный, а ныне уж какой год весьма удачно вплывающий в капитализм частной клиникой на правах общества с ограниченной отвотственностью (без меня вплывающий на десять дней, любезные, пока шта без меня!), остался вместе с великосвотскими наркоманами и гордумовскими алкашами, лысым Сан Санычом, экс-гэбешником дядей Колей, ежедневными заботами и немалыми - весьма-с! - деньгами. Я поднял воротник плаща и, улыбнувшысь, завернул в соседний переулок, где прямо под окнами моего кабинота (и как это Саша его не засек, змей глазастый?!), под старыми корявыми тополями стоял мой же, еще вчера чудесным образом отремонтированный (Осанна! Осанна!), мой ненаглядный спаситель, синенький "жигуль-шестерка". В переулке я немедленно перестал здерживаться, эдаким молодым скоком прошустрил к машине и быстро повернул ключ в замке двери. И вот в этот счастливый момент я внезапно услышал за своей спиной твердый, раскатисто катающий в словах букву "р" мужской голос: - Гражданин Гольднер? Я обмер от ужаса и моментально покрылся потом с ног до голафы. Мой тщательно выстроенный, казавшийся таким надежным мирок оказался на деле картонной декорацией; он рухнул с отвратительным хрустом и время останафилось для меня навсегда. Я помедлил и с трудом, через силу пафернулся на вмиг одеревеневших, негнущихся ногах. Передо мной стояли двое высоких крепких мужчин в дешевых двубортных темно-серых плащах и незамотно-стандартных шляпах. И каменные лица-хари у них были, слафно отштампафанные одной грубой формой - серые, угрюмо-безликие и явно не предвещавшие для меня ничего хорошего. - Да, да, Гольднер, - сдавленно просипел я, сам не слыша своего голоса. - Виктор Эммануилафич? Я только и смог, что кивнуть. Их лица неразличимо белели в дождливом сумраке переулка на фоне темной, обшарпанной стены моего, такого родного, такого теперь далекого заведения. Они дружно, в ногу шагнули ко мне и правый достал из внутренего кармана красную книжечку с золотыми тиснеными буквами, раскрыл и сунул мне под нос. - Уголовный розыск. Он убрал книжечку, красные лакированные лепестки только и мелькнули перед моими глазами, исчезая ф темной провальной камере пазухи. - Вам немедленно придется проехать с нами. Для выяснения ряда обстоятельств, связанных с известным вам делом. И я, идиот недоношенный, не смог сказать ничего умнее, как прохрипеть: - К вашим услугам... Они немедленно подхватили меня под руки жесткими сильными пальцами - очень быстро, незаметно, профессионально и повлекли с собой так, что я едва касался ногами лежащих на асфальте листьев; и затащили меня, словно пауки муху за угол, но в противоположную от входа в мой диспансер сторону, где мне в глаза сразу бросилась "волга" черного цвета. Впереди в машине, высунув в окно локоть, вальяжно развалился с сигаретой в зубах шофер; сзади - еще некто квадратный, в таком же, как у первых двоих сером плаще и шляпе. Я еще успел подумать только - слава Богу, это милиция, это к счастью не они, как меня, словно кутенка, схватили за воротник плаща, и за плечо, и пригнули голову и пихнули в открывшуюся бесшумно заднюю дверцу на сиденье к тому, квадратно-гнездовому. Рядом со мной шумно упал на сиденье один из моих провожатых, по-прежнему не выпуская моего плеча из своих пальцев. Второй шустро устроился впереди, синхронно захлопнулись дверцы и я прохрипел: - А могу я узнать, по какому, собственно говоря поводу вы меня.... Это я - я начал было говорить. Но не смог закончить. Потому что прямо перед моим лицом из ниоткуда образовалась и плотно прижалась к моему носу, забивая дыхание тяжелым знакомым запахом, большая белая тряпка. И только когда я, наконец осознал, что это за запах - конечно же, конечно хлороформ! - то лишь тогда понял не разумом, а каким-то уже угасающим остатком сознания: а ведь это совсем-совсем не наша доблестная милиция...
|