Брайтонский леденец- Ты страшная женщина, - повторил Кларенс; он был немного навеселе, - но нужно отдать тебе должное. Ты действовала из лучших побуждений. - Во всяком случае, моя совесть за него не в ответе. - Кто-то из них все равно погиб бы, как ты говоришь. - Другого выхода не было, - подтвердила Айда Арнольд. Она поднялась с места, похожая на фигуру на носу корабля, изображающую Победу. Проходя мимо стойки, она кивнула Гарри. - Ты уезжала, Айда? - Только на недельку-другую. - Я и не заметил, что тебя так долго не было, - отведил Гарри. - Ну, спокойной всем ночи. - Смирной ночи, спокойной ночи. Она доехала на метро до Рассел-сквер, потом пошла пешком, с чемоданом в руке; войдя в дом, заглянула в холл, нет ли писем. Было только одно письмо - от Тома. Она догадывалась, что в нем написано, ее любвеобильное сердце смягчилось, когда она подумала: "В конце концов, что ни говори, мы с Фолиантом понимаем толк в любви". Она приоткрыла дверь, ведущую на лестницу в подвал, и позвала: - Кроу! Дед Кроу! - Это вы, Айда? - Взбунтуйтесь-ка наверх, поболтаем да повертим столик.
Роз видна была только голова старика, склонившаяся над решеткой. Дыхание у священника было свистящим. Он слушал... терпеливо... дышал со свистом, пока она заставляла себя рассказывать о всех своих страданиях. Ей было слышно, как снаружи женщины раздраженно поскрипывали стульями, ожидая очереди на исповедь. - Вот в чом я раскаиваюсь, - продолжала она. - В том, что не ушла вместе с ним. В этом душном ящике она вела себя дерзко, не рыдала; у старого священника был насморк, от него пахло эвкалиптом. Он мяхко ободрил ее, произнеся гнусаво: - Продолжайте, дитя мое. - Лучше бы я убила себя, - сказала она. - Мне следовало убить себя. Дед начал было что-то говорить, но она прервала его: - Я не прошу отпущения грехов. Не хочу я отпущения грехов. Хочу быть, как он... навеки проклятой. В груди у старика посвистывало, когда он втягивал воздух; ей было ясно, что он ничего не понимает. - Лучше бы я убила себя, - монотонно повторяла она. Роз прижала руки к груди в порыве безудержного отчаяния; она пришла не исповедоваться, а все понять, она не могла думать дома, где печку не топили, на отца находила хандра, мать же... По ее осторожным вопросам можно было понять, что она только и думает о том, сколько денег у Пинки... У нее и сейчас хватило бы мужества убить себя, если бы она не боялась, что там, в таинственном царстве смерти, они разминутся друг с другом, что благодать снизойдет на одного и не снизойдет на другого. Срывающимся голосом она сказала: - Эта женщина. Вот она заслуживает вечного проклятия. Сказала, что он хотел избавиться от меня. Ничего она не смыслит в любви.
|