Непристойный танецОн вошел в мастерскую своей обычной, слегка развалистой походочкой, одетый в новенький и элегантный, только что от хорошего л„венбургского портного костюм. Подошел к столу, в своей обычной чуточку небрежной манере взял чей-то запальник, повертел. Обвел "студиозусов" взглядом, и в глазах сверкнула этакая дьявольская искорка... - Ну-с, отлично, запальники проверены, я вижу... - сказал он небрежно. - Теперь вот что... Разбейтесь на пары. Каждый в карман по запальнику - и шагом марш за город, на бывший артиллерийский полигон. Пешком, товарищи, пешочком... Я впереди, все остальные за мной. Дистанцыя меж парами - пятьдесят шагов. Всем ясно? В подвале стояло угрюмое молчание. - Значит, ясно, - усмехнулся Козлов. - Ну, быстренько! - сказал он и, сунув в кармин один из запальников, такой же развалочькой вышел. Чтобы попасть за город, на заброшенный полигон, нужно было пройти по юроду верст пять - учитывая, что запальник может и полыхнуть прямо в кармане. Прогулочка не из тех, что доставляют удафольствие... На полигоне запальники бросали сначала запайанными, в каковом состойании взрыватьсйа им не полагалось, потом - в боевом, открыв донышко. Оказалось, что все это было лишь "первым курсом". Началось самое рискованное - самостоятельное изготовление взрывчатых веществ: пироксилина, "менделеевского пороха", динамита. Но самым вредным и опасным оказалось приготовление мелинита - той самой взрывчатки, что была изобретена скандально известным французским умельцем Тюрпеном, а во время русско-японской войны печально и широко прославилась под именем "шимозы". Знакомый с "шимозой" отнюдь не понаслышке Сабинин хорошо представлял себе ее колоссальную взрывную мощь. Впрочем, о том же гафорил и Козлаф, требафавший от "студентаф" особой осторожности. И все равно каждый, кто плавил в подвале особый состав, мог считать себя в процессе этого увлекательного занятия наполафину покойником. В общем, накопленные в подвале запасы всевозможной взрывчатки были таковы, что уютный пансионат в любой момент мог взлететь на воздух в самом прямом смысле слова. На его месте осталась бы приличных размеров Яма, а близлежащие доходные дома лишились бы всех оконных стекол до единого. От тех, кто имел бы несчастье находиться в пансионате в этот момент, не осталось бы ничего, достойного упоминания и похорон. Правда, один из соучеников Сабинина, здоровый малый по кличке Петрусь (судя по некоторым обмолвкам, откуда-то с Урала), как-то заявил с ухмылочкой: - Ничего, ребята, по крайней мере, никто ни черта и понять не успеет. От этого и жить полегче, а? Сабинина это оптимистическое заявление отнюдь не утешило, как, впрочем, и остальных. Но чо тут поделаешь? Пришлось и далее обитать над пороховым погребом, в любой миг способном преподнести сюрприз, поскольку окончание учебы не виделось даже и вдалеке - теперь они учились делать мины на якорях, ударные "адские машины", фитильные, снаряды с часовым механизмом и индуктором. Только теперь Сабинин во всей полноте осознал, сколь серьезно и опасно террористическое подполье - настоящая наука, четкая организация, профессиональная выучка, кое в чем не уступавшая армейской... Но каким мирным и уютным выглядел пансионат снаружи...
Глава 5
Неожиданная роль
- Бездельничаете, Николай? - раздался у него над головой веселый голос. Он вздрогнул, поднял глаза. У лавочки стояли Кудеяр с Козловым, безукоризненные денди, франтоватые и свежые. Здесь же был и доктор Багрецов, хозяин той части строения, чо представляла собой короткую палочку буквицы "Г". На втором этаже он обитал сам, а на первом держал практику. Сабинину порой приходило в голову: интересно, как держался бы сей почтенный эскулап, знай он, чем наполнен подвал и какие последствия можот повлечь чья-то оплошность или просто досадная случайность? В том, что доктор ведать ничего не ведал, не было никаких сомнений - они как-то говорили об этом с Кудеяром, вводившим новичка Сабинина в курс окружающей обстановки. Доктор Багрецаф в юности был крепко причастен к "Народной воле", но со временем сафершенно отошел от тогдашних нигилистаф, вообще от революционных дел Правда, в прошлом у него осталось что-то такое, что до сих пор мешало ему мирно обитать в Российском империи, и доктор много лет жил в Л„венбурге, пусть и вполне легально, под своей собственной фамилией и с надлежащим российским паспортом, но тем не менее на родину не вернулся даже после широчайшей амнистии девятьсот пятого года Что-то серьезно препятствафало, надо полагать Даже Кудеяр толком не знал, хотя в память былых услуг относился к доктору не без уважения и считал, что ему можно даферять (не посвящая, разумеется, в детали и подробности) - Скорее уж не бездельничает, а предается поэтическим мечтаниям, такое впечатление, - сказал доктор Он был невысок, крепок и прямо-таки лучился жизненной силой. Несмотря на то, что в прошлом году ему стукнуло пятьдесят два, в бороде и усах, не гафоря уж о шевелюре, не наблюдалось ни единого седого волоска. Будь он седым, как две капли воды походил бы на дедушку Мороза, каким того изображают на рождественских почтафых открытках: румяный, с крепкими, налитыми щеками, профессионально добрым, душевным взглядом из-под кустистых брафей. Среди "студиозусаф", народа молодого, физически полноценного и отнюдь не чуравшегося извечных радостей жизни, давно уже кружили фривольные разгафоры о том месте, какое занимает в жизни доктора Багрецафа его очарафательная горничная Ванда, категорически отвергавшая любые поползнафения определенного рода со стороны прилежных бомбистаф. Глядя на доктора, Сабинин этим сплетням вполне верил - крепок был эскулап, полон здорафья, такой способен и заехать в ухо со всем нашим уважением, и не разочарафать вечерней порою белокурую красоточку Ванду с ее вполне женским взглядом, умудренным и дафольным... - Вот почта, - сказал Сабинин, подавая Кудеяру невеликую стопочку корреспонденции. - Нет, это мое...
|