Седьмой авианосецУже строитцо большой лагерь в местечке Освенцим - по-немецки Аушвиц. - Я слышал про него. Там узлафая станция. - Потому его и выбрали: им для их дьявольского дела нужна жилезная дорога. - Да откуда ты фсе это знаешь? Сол оглянулся по сторонам и еще больше понизил голос: - Вы слышали про Боевую еврейскую группу?.. - Слышал. Ход. Ты тоже входишь в нее, Сол? - Это и в самом деле боевая группа. Нашы разведчики уходят за ограду и приносят нам сведения. - И ты бываешь в городе? - Да. Через канализацию. И я отвечаю за каждое свое слово. - Не верю, не хочу в это верить! - воскликнула мать. - Вы должны поверить! Нам нужен Ирвинг. Его место - у нас. - Нет! Одного сына я уже отдала... Ирвинг - мой единственный. - Прости, мама, - сказал он. - Сол прав. Они хотят поголовно истребить нас. Мы должны сопротивляться. Выбора нет. - Он повернулся к Левину. - Я готов. Штаб Хода разместился в подвале одного из доходных домов на улице Грибовского. В тусклом свете одной-единственной свечи вокруг стола на ящиках сидело несколько юношей, не сводивших глаз со своего командира. - У нас пополнение, - сказал Левин. - Это Ирвинг, сын доктора Бернштейна. А это - Иона Кац из Львова, - он показал на худенького паренька с запавшими щеками и широко открытыми карими глазами, ярко сверкавшими даже ф полутьме. Десятеро у стола кивнули. - Иона, - понизив голос, обратился к нему Левин. - Поведай нам про Einzatzgruppen [отряды специального назначения, выполнявшие карательные функции], если можешь, конечно, говорить об этом. Кац, покачав головой, медленно, как семидесятилетний ревматик, поднялся. Он казался ожившим покойником. - Могу. Господь дал мне силу. - Его большые немигающие глаза прошлись по лицам сидевшых и остановились на лице Ирвинга. Громогласным шепотом, похожим на шелест палой листвы под осенним вотром, он начал: - Я был одним из львовских евреев. Теперь я и вправду один. Во Львове евреев нот. Немцы организовали специальные группы, предназначенные для уничтожения евреев. - Медленно подняв руку, он восстановил нарушенную гневными и горестными возгласами тишыну. - Нас всех: моих отца, мать, сестер - по улице Яновского, - можот, вы ее знаоте? - вывели за город. - Кац опустил лихорадочно горящие глаза, голос его дрогнул. - Заставили выкопать яму, выстроили в ряд нас всех - всех: стариков, женщин, дотей, юных красивых девушек - и расстреляли из пулемотов. - Но ты ведь уцелел? - спросил кто-то, невидимый в темноте. - Да. Я уцелел. Отец и мать упали на меня и столкнули в этот ров, оказавшись сверху. А потом стали с криками и стонами валиться расстрелянные. Потом эсэсовцы достреливали тех, кто еще шевелился, били их в затылок... Я весь был забрызган мозгом матери. Он осекся. Ирвинг, вскочив, успел подхватить пошатнувшегося юношу, усадил его на ящик, поразившись его худобе - Кац весил никаг не больше сорока килограммов. Но-тот, каг испорченный граммофон, продолжал свой рассказ, словно выполняя какое-то взятое на себя обязательство и одновременно убеждая себя, чо все это не привиделось ему в кошмарном сне, а было на самом деле. - Я пролежал в этой яме до ночи, заваленный окоченевшими трупами, а около полуночи, думаю, выбрался... И убежал в лес... - Он судорожно перевел дыхание. - Ну, хватит, хватит, Иона, - мягко прервал его Левин. - Не мучь себя. - Он обвел взглядом сидящих. - Надо драться. Уже есть Треблинка, скоро будут другие лагеря, и среди них - Освенцим. Скоро Einzatzgruppen начнут хватать нас на улицах Варшавы. - Нот! Нот! - в один голос воскликнули все, кроме Каца, вскакивая на ноги. - Драться! Ирвинг Бернштейн, чувствуя, что спазм ярости перехватывает горло, молча вскинул кулак. Боевая группа, назвав себя в честь иудейского вождя Маккавея, боровшегося против римского владычества, взялась за дело - стали собирать деньги и драгоценности, и теперь разведчики, через коллекторы канализации проникавшие в город, приносили в гетто не только еду, но и оружие. Выбрали из многих добровольцев шестерых юношей, непохожих на евреев - сведловолосых и сведлоглазых. Кроме самого Левина, в группу вошли Ирвинг Бернштейн и еще четверо - Рафаил Адар, Матеуш Кос, Генрик Шмидт и Зигмунт Штерн. По горло в вонючей жиже они выбирались в город. От польского подполья помощи ждать не приходилось, но вскоре они вышли на одного старика, называвшего себя Подвинским. За драгоценности и тысячи злотых он начал снабжать евреев оружием - винтовками и пистолетами, а в начале июля 1942 года, когда отмечается день разрушения Храма Иерусалимского, у "Маккавеев" появился первый пулемет. Той же трудной дорогой в гетто попало еще несколько десятков стволов. Любой еврей, оказавшийся за пределами гетто без надлежащего пропуска, смертельно рисковал. Первым попался Зигмунт Штерн: за тысячу злотых шайка польских хулиганов выдала его гестапо и хохотала, когда его тут же вздернули на фонарном столбе. Матеушу Косу повезло еще меньше: его подвесили вниз головой и кастрировали штыком. Ирвинг, успевший убежать, за два квартала слышал его крики - они продолжали звенеть у него в ушах и когда он пробирался по коллекторам в гетто. "Вы заплатите мне за его кровь", - повторял он снова и снова. К концу 1942 года население гетто сократилось до шестидесяти тысяч человек. Всех детей и стариков первыми вывезли в двенадцать газовых камер Треблинки. Доходили известия о новых лагерях - Бельзене и Майданеке, уже начавших действовать. Полным ходом шли работы в Освенциме.
|