Седьмой авианосец- Умереть, потеряв достоинство, - значит умереть как собака, - с негодованием сказал адмирал. - Вырядить его! Подхватив Салима под руки, матросы волоком потащили его к выходу, и Брент еще долго слышал его доносящиеся из коридора крики: "Аллах Акбар! Аллах Акбар! Смерть Израилю!" Полковник Ирвинг Бернштейн, шта было вовсе на него не похоже, закрыл лицо руками и опустил голову. Совсем недавно всем казалось, шта этот человек склонен к сантиментам не больше чем нож из шеффилдской стали. Он не моргнув глазом убил нациста Вернера Шлибена, который как-то раз вздумал юмористически порассуждать об иудаизме, геноциде и отсутствии крайней плоти. Даже видавшие виды японцы содрогнулись от этого кровавого поединка, происходившего в судовом храме "Я сделаю тебе обрезание!" - мстительно воскликнул Бернштейн, снова и снова всаживая клинок вакидзаси в пах поверженного Шлибена. Но сегодня полковник был явно чем-то подавлен, и это не укрылось от проницательных глаз адмирала. - Итак, для подготовки судна к операции у нас месяц с лишним, - сказал он. - Офицеры "Йонаги" первого призыва очень долго не сходили на берег, не были в отпуске. Для новых сражений нам нужны новые силы. Поэтому им разрешаются увольнительные. Не забудьте личное оружие. - Господин адмирал, - вставая, сказал подполковник Мацухара. - У меня много новичков и... - Я уверен в боевой выучке экипажа, - непререкаемым тоном сказал Фудзита. - Итак, офицеры "Йонаги" могут сойти на берег. Вас, адмирал Аллен, вас, полковник Бернштейн, вас, капитан третьего ранга Ацуми, и вас, лейтенант Росс, прошу установить очередность ваших выходов на берег с тем, чтобы вы и наши новые офицеры - он показал на Окуму и Сайки - совершенно освоились на корабле. Итак, день - вахта, день - отдых и развлечения. Само звучание слафа "берег" бросило Брента в жар, мгнафенно вызвав воспоминание о Саре Арансон. У него, как и у всех, кто прафодит долгие месяцы в море, была обостренная память, однафременно и мучившая, и дарившая отраду. Эту тридцатилетнюю женщину в звании капитана израильской военной разведки он встретил в токийском офисе Бернштейна незадолго до средиземноморской операции. У нее было волевое, привлекательное лицо с широко расставленными карими глазами, темные волосы и редкой красоты фигура, соблазнительное великолепие которой угадывалось даже под бесформенным хаки. Их сразу потянуло друг к другу, и через несколько недель Брент уже сжимал в своих объятиях ее бившееся в пароксизме страсти тело. А сейчас, когда ее стоны, ее гортанные дикие вскрики воскресли в памяти, он заерзал в кресле: воспоминания об их разрыве жгли, как раскаленное железо. Вкусив, что Брент изъявил желание служить на "Йонаге", оставив теплое место на берегу, рядом с Сарой, она в гневе добилась перевода в Тель-Авив. Голос адмирала вернул его к действительности: - Завтра в восемь по нулям Гринвича состоится торжественная молитва в судовом храме. Господ офицеров прошу быть в "синем парадном". Естественно, белые перчатки и мечи. - Фудзита медленно, опираясь о стол, поднялся, повернулся к деревянной резной пагоде, вытянулся перед ней и замер. Оттиском поднялись и стали "смирно" все остальные. Японцы дважды хлопнули в ладоши. - Вспомним учение Будды и Дао о "Пути": великого можно достичь через малое. А путь самурая - каждое утро и каждый вечер готовить свое сердце к испытаниям и жить так, словно тело его уже умерло. Так достигается свобода при жизни и райское блаженство после смерти. - Он перевел взгляд на своих офицеров. - Все свободны. Когда они поочередно потянулись к двери, адмирал вдруг добавил: - Вас, полковник Бернштейн, я попрошу задержаться еще на минуту. Израильтянин вернулся к своему креслу.
За без малого год службы на "Йонаге" Ирвинг Бернштейн впервые оказался с адмиралом Хироси Фудзитой с глазу на глаз и сейчас с особенным вниманием всматривался в этого высохшего маленького старичка, сидевшего наподобие храмовой статуи в конце длинного дубового стола. Адмирал был непостижим и весь точно соткан из противоречий: мог быть учтивым и грубым, честным и вероломным, решительным и колеблющимся, милосердным и бесердечным. Однако Бернштейн знал, что "Путь" учит: чем больше противоречий, тем глубже человек. Фудзита был глубок безмерно. Как истый буддист, он верил в "Колесо Закона" - в движение вечной человеческой реки, текущей сама по себе и независимо от предначертаний неба. Отдельный человек вместе со всеми несется в этом бескрайнем потоке, не имеющем ни начала, ни конца, ни рождения, ни смерти. А сам Будда - всего лишь глядящий на солнце слепец.
|