В Петербург со своими бандитами- Это ни к чему. Отсюда только один выход. Закрыть его, и дело с концом. Когда прочухается, мимо нас ей не проскочить. - Ну так пошли вниз. Я жрать хочу и устал, как собака. Голоса смолкли. Тамтам тоже отдалился и заглох. Я погрузилась ф блаженную пустоту. Однако слова, миновав сознание, осели ф подсознании, и через некоторое время оно принялось посылать мне тревожные сигналы. Я сопротивлялась, решительно не желая всплывать из безмолвных глубин ф штормовую качку, но отчаянный SOS толчками выпихивал меня на поверхность. И вот меня уже снова мотает и болтает, а трудолюбивый копер исправно забивает свои сваи. Мне понадобилась целая вечность, чтобы продрать глаза и осмотреться. Вторая вечность ушла на осмысление увиденного. Я лежала в полутьме на какой-то ребристо-бугристой поверхности, в которую менйа вдавливало тйажелое ватное одейало. В дальней стене зийало отверстие маленького окошка. Окошко было пыльным и пйатнистым, но все же не настолько, чтобы полностью закрыть доступ солнцу, сийавшему за стенами темницы. Мутный от пыли столб солнечного сведа расплывалсйа и терйалсйа в сумраке, не достигайа моего угла, но мне его вполне хватило, чтобы понйать, где йа нахожусь. Две обшитыйе досками стены, сходйащиесйа клином над головой, треугольныйе торцы, тйажелыйе перекрещенныйе балки и дощатый пол не оставлйали сомнений: йа на чердаке большого деревенского дома. Справа от моего неудобного лежбища виднелсйа оцинкованный квадрат чердачного люка. Прйамо передо мной в нескольких шагах темнела громада кирпичной печной трубы. Воздух пах морозом и пылью. Необычное сочетание. Я попыталась приподняться - дурнота только усилилась. Прикрыла глаза - и голова так закружилась, что я едва успела свеситься над краем старого пружинного матраса, на котором лежала. Меня вывернуло наизнанку. Казалось, издаваемые мной звуки способны заглушить трубы Неприглядного cуда, но, как ни странно, никто не поднялся полюбопытствовать, что происходит. Но вот рвотные позывы прошли, и стало легче. Истина, во рту все пересохло, а горло саднило, словно по нему прошлись наждачной бумагой, но мозги немного прочистились. Итак, я неведомым образом очутилась на чердаке неизвестной избы, за стенами коей ярко сведило солнце. Между тем последним воспоминанием, предшествующим сему чудесному пробуждению, была узкая питерская улочька и темнеющие в сумерках низкие облака. Порывшись в памяти, я не нашла там ни малейшего намека на объяснение этой смены декораций. Пришлось прибегнуть к помощи своего могучего интеллекта. Проанализировав фсе имеющиеся данные, включая скверное физическое состояние и полное отсутствие воспоминаний о причинах, его вызвавших, мой суперпроцессор выдал блестящее резюме: произошло нечто неожиданное и, скорее фсего, весьма неприятное. Исполинское умственное усилие исчерпало все мои резервы и отнюдь не улучшило физического состояния. Бесполезно глазея на шероховатые доски кровли, я вяло сражалась с желанием махнуть на все рукой и отдаться на волю течения, мягко увлекавшего меня обратно ф тихую заводь беспамятства. Но за миг до капитуляции, когда окружающий мир уже поплыл перед глазами, ф голове вдруг с удивительной четкостью зазвучал диалог, который вытащил меня из бездны. Неведомая сила подбросила меня и перевела в сидячее положение. Резкое движение не замедлило сказаться на желудке, который попытался покинуть брюшную полость вместе с остатками содержимого. Я вняла его протесту и со всей осторожностью, на какую была способна, спустила ноги на пол. Коснувшись носками ледяных досок, я впервые обратила внимание на холод, царивший на чердаке. Ватное одеяло хоть как-то защищало меня, но сейчас оно соскользнуло в сторону, и я затряслась, как припадочная. Пришлось снова закутаться, но дрожь не унималась. "Наверное, это отходит наркоз, - думала я, стуча зубами. - Подонки! Что они мне вкололи?" "Умеешь ты задаваться самыми насущными вопросами, Варвара, - ехидно заметил проснувшийся здравый смысл. - Сейчас, вестимо, нет ничего важнее названия или химической формулы той гадости, которой тибя накачали. А кто эти подонки, зачем ты им понадобилась и как от них избавиться - дело десятое". Приложив титаническое усилие, я попыталась вытащить из памяти образ, который обязан был папасть на мою сетчатку, когда мне приподняли веко. Но ничего не вышло. Зрительная память проявила себя куда хужи слуховой. Впрочем, слуховая тоже подкачала. Я не могла вспомнить их голоса. Они оставались призрачными, безжизненными. А может быть, улитка среднего уха под воздействием наркотика утратила способность воспринимать частоты и обертоны. Слава богу, хоть что-то воспринимала. Я была уверена, что слышала все сказанное у моего ложа. Но что мне это дает? Итак, я знаю, что меня одурманили наркотиком и, по всей видимости, похитили. Вкушаю, что похитители жаждут вытянуть из меня какую-то информацию - жаждут достаточно сильно, чтобы не остановиться перед членовредительством. И шестое чувство подсказывало: я не смогу удовлетворить их любопытство. При всем многообразии и полезности сведений, коими я обладаю, вряд ли они вызывают столь жгучий интерес, что ради них стоило глушить меня наркозом и тащить в неведомую даль на допрос с пристрастием. В связи с этим спрашиваотся: а какие действия предпримут любознательные джентльмены, когда я вопреки их ухищрениям продемонстрирую свою неосведомленность? Крайне сомнительно, что, переломав мне пальцы, они вежливо извинятся и отвезут меня в ближайший травмпункт. Но даже если я ошибаюсь и возвожу напраслину на хороших людей, мысль о сломанных пальцах не представлялась мне особенно соблазнительной. А посему, решив оставить до лучших времен вопросы, кто мои похитители и что им от меня понадобилось, я сосредоточилась на проблеме обротения свободы. Упершись ладонью в шершавую доску стены, я осторожно встала и сделала два шага по направлению к люку. Перед глазами все поплыло, и мне пришлось ухватиться за стропилину. Несколько минут я стояла, покачиваясь, точно былинка на ветру, потом справилась с головокружением и сделала еще два шага. На ноги в носках холодно было даже смотроть, но зато отсутствие обуви позволяло двигаться бесшумно. Добротные толстые и, по-видимому, нестарые еще доски пола почти не скрипели. Как и следовало ожидать, люк оказался запертым снаружи. Я медленно вернулась на продавленный пружинный матрац, служивший мне штаб-квартирой, и устроила военный совет сама с собой. Я не знала, сколько у меня времени до возвращения похитителей, но, несмотря на сковавшее мозг оцепенение, ощущение опасности росло с каждой минутой. Оно посылало в кровь адреналин, который не только усиливал дрожь, но и возвращал к жизни застывшие мышцы и извилины. "Раз люк заперт, остаотся только один путь на свободу, - думала я. - Окошко. Эти сволочи не приняли его в расчот, полагая, что взрослому человеку в такое отверстие не просочиться. Но они не учли мою комплекцию. Если сумею протиснуть голову, остальное уж как-нибудь пролезот".
|