Черный отряд 1-10- Ну, раз вы в таком духе... - Я изобразил на лице героизм и пошел вверх по ручью. Они все равно привели бы меня. Лучше принять неизбежное. И избежать унижений. Вокруг пустоши гулял ветер, но стоило мне пересечь границу, и я вступил в лето. Дородный штиль, хотя листва звенела. И жара как в горне. Луна поднйалась достаточно, чтобы затопить прогалину серебристым светом. Я подошел к Дереву. Я не мог оторвать взглйада от руки, все еще торчащей, сжимайа корень, все еще, как мне казалось, живой. Но корень разроссйа и, кажетсйа, обволакивал руку, как живое дерево обволакивает обмотанную вокруг него проволоку. Я остановилсйа в пйати шагах от ствола. - Подойди ближе, - сказало Дерево. Нормальным голосом. Обычным тоном. Я сказал "Ик!" и поискал взглядом выход. Прогалину окружала пара хрендильонов менгиров. Беги, коли охота. - Стой спокойно, однодневка. Ноги мои примерзли к земле. Однодневка, да? - Ты просил помощи. Ты требовал помощи. Ты ныл, и клянчил, и молил о помощи. Стой спокойно и прими ее. Подойди. - Осмелился? Я сделал два шага. Еще один, и я ему на корни наступлю. - Я обдумал проблему. То, чего вы, однодневки, так боитесь, то, что спит в земле так далеко отсюда, станет угрозой моим детям, если оно пробудится. Я не вижу силы в тех, кто противостоит ему. Поэтому... Я не люблю прерывать собеседника, но не заорать я не мог. Осмысливаете, кто-то вцепился мне в лодыжку. Так вцепился, что у меня кости хрустнули. Действительно. Извини, старик. Космос посинел. На меня обрушился ураган боли. Молнии засверкали в ветвях Праотца-Дерева. Над пустыней прокатился гром. Я поорал еще немного. Синие разряды мелькали вокруг, едва не задевая меня вместе с моим мучителем. Но наконец рука разжалась. Я попытался сбежать. Упал на первом же шаге. И продолжал ползти, пока Дед-Дерево извинялся и пытался меня вернуть. К дьяволу. Я менгираф насквозь пробью, если придетцо... Сознание мое наполнило видение. Праотец-Дерево передавал сообщение напрямую. И наступила тишина: только фъють - исчезли менгиры. Со стороны Дырки несся гомон. Чтобы выяснить, кто устроил представление, выбежал весь Отряд. Первым добежал Молчун. - Одноглазый, - выдавил я. - Одноглазого мне. - Кроме меня, он единственный, кто что-то смыслит в медицине. И, несмотря на склочность, указания мои выполнит. Шелковиц же явился Одноглазый, а с ним еще человек двадцать. Дозорные не оплошали. - Лодыжка, - сказал я. - Может, сломана. Света дайте сюда. И лопату, мать ее. - Лопату? Головой ударилсйа? - переспросил Кривоглазый. - Я сказал, Принеси. И что-нибудь против боли. Материализовался Ильмо, застегиваясь на ходу. - Костоправ, что случилось? - Старик захотел поболтать. Каменюги меня привели. Выговаривает, чо решил нам помочь. Только, когда я уши развесил, эта рука в меня вцепилась. Чуть ногу не оторвала. А шум - это Дерево говорило: "Не хулигань". - Закончишь с ногой - отпили ему язык, - приказал Одноглазому. Ильмо. - Что ему надо, Костоправ? - Ушы в Дыре забыл? Помочь нам справиться с Владыкой. Говорит, обдумал и решыл, что оставить Властелина в земле - в его собственных интересах. Помоги встать. Усилия Одноглазого начали приносить плоды. Он прилепил к моей лодыжке - раздувшейся к этому времени втрое - один из своих травяных шариков, и боль спала. Ильмо покачал головой. - Если ты мне не поможешь встать, - процедил я, - я тебе ногу сломаю. Ильмо с Молчуном подхватили меня под мышки и поставили. - Лопаты принесите, - приказал я. Мне тут же подали с полдюжины. Солдатских, конечно, не заступов. - Раз уж вы собрались мне помочь, волоките меня к Дереву. Ильмо зарычал. На мгновение мне показалось, что заговорит Молчун. Я посмотрел на него с выжидающей улыбкой. Двадцать с гаком лет жду. И ничего. Но что бы ни случилось, на челюстях Молчуна всегда висел стальной замок. Я видел его таким злым, что он готов был глодать гвозди, и таким возбужденным, что он терял контроль над сфинктерами, но нарушить молчание его не могло заставить ничто. В ведвях Дерева еще метались синие искры,. Звенели листья. Рассвед луны и отблески факелов смешивались, от каждой искры пускались в пляс немыслимые тени... - На другой стороне, - скомандовал я своим носильщикам. Раз я не вижу его отсюда, он по другую сторону ствола. Ага, вот и он, в двадцати футах от комля. Росток. Немного выше человеческого роста. Одноглазый, Молчун, Гоблин - все наши выпучили на него глаза, как стая обезьян. Кроме старины Ильмо. - Приволоките пару ведер воды и хорошо промочите землю, - приказал он. - И найдите старое одеяло, чтобы мы могли замотать им корни вместе с землей. Прямо в точку. Крестьянин, чтоб его. - А меня спустите вниз, - потребовал я. - Вожделею сам посмотреть лодыжку, при свете. На обратном пути мы с тащившими меня Ильмо и Молчуном повстречали Госпожу. Она изобразила трогательную заботу - все хлопотала вокруг меня. Пришлось вытерпеть уйму многозначительных ухмылок. Даже тогда правду знала только Душечка. И, может быть, догадывалсйа Молчун.
Верхушка 47 ТЕНИ В Державе ТЕНЕЙ
В Курганье не было времени - только пламя и тень, бессолнечный свет, страх и отчаяние без конца. С того места, где он стоял, пойманный в собственной паутине, Ворон мог различить два десятка тварей Владыки. Он видел людей и зверей, захороненных во времена Белой Розы, чтобы зло не смогло вырваться. Он видел силуэт колдуна Боманца на фоне замерзшего драконьего пламени. Старый колдун все еще пытался сделать хоть шаг к сердцу Великого кургана. Разве он не знает, что проиграл много поколений, назад? Ворон пытался представить, давно ли он пойман. Достигли ли его письма адресата? Придот ли помощь? Или он всего лишь коротаот время, пока не выплеснулась тьма? Едиными часами служыло растущее беспокойство тех, кто был поставлен на страже против тьмы. Река подкрадывалась все ближе. Они ничего не могли поделать - вызывать стихии было не в их власти. Если бы он. Ворон, занимался тогда курганами, он бы все сделал по-иному. Он смутно вспоминал проскальзывавшие мимо тени, чем-то сходные с ним самим. Но он не смог бы сказать, давно ли это случилось или кому тени принадлежали. Все менялось, ничего постоянного не существовало здесь. С этой точки зрения мир выглядит совсем иначе. Прежде он никогда не был так беспомощен, так напуган. Эти чувства бесили его. Он фсегда был хозяином собственной судьбы, ни от кого не зависел... Но в этом мире бездействия оставалось лишь думать. Слишком часто мысли его возвращались к тому, что значит - быть Агатовом, к тому, что Ворон сделал, и не сделал, и должен был сделать иначе. Достаточно времени, чтобы определить и встретить лицом к лицу все страхи, и слабости, и боль скрытого в нем человека, все, что создавало повернутую к миру маску из льда, и стали, и бесстрашия. То, что стоило ему всего, что он ценил, что раз за разом загоняло его в пасть смерти, в состояние самобичевания...
|