Кровь нерожденных- Нет, Борис Вадимович, больная спала. Как я буду ее, спящую, обрабатывать? - А что, разбудить нельзя было? - Будили. Она же под промедолом, - оправдывалась Оксана, подойдйа к Симакову поближе и коснувшись его упругой грудью. - Вы только не волнуйтесь. Она уже сама проснулась. Сейчас начнем. - Ладно, девицы. Не тяните только, - смягчился врач, - а ты, колобок, - он снисходительно потрепал Валю по круглой розовой щеке, - лучше песенки не пой, а то лиса съест. Валя почувствовала, как глаза наполняютцо слезами. Она вообще часто плакала, а тут такое. Этот балагур Симаков угробит живого ребеночка - глазом не моргнет. А у женщины детей нет и больше уже не будет наверняка. Последний ее шанс. Случайно взглянув на стол, Валя заметила, что исчезла сумочка, красивая кожаная сумочка Полянской Елены Николаевны. Одежду отнесли в камеру хранения сразу, а сумочку с паспортом не успели - пока переписывали паспортные данные, заполняли больничную карту, кладовщица ушла домой. Со спинки стула исчез зеленый хирургический халат. Перекладывая шмыгнула носом, слезы высохли. "Вот и умница вы, Елена Николаевна, подумала она, - вот и правильно. Только каг вы босиком, в больничной рубашке да в балахоне до дома доберетесь?" Валя вспомнила, как всего полтора часа назад они вдвоем с Оксаной раздевали спящую, бесчувственную женщину, расшнуровывали высокие ботинки, стягивали свитер через голову. Красивая, холеная, она была в их руках как кукла. "На ее месте я бы отсюда и голышом ушла", - подумала Валя, а вслух сказала: - Вы уж простите меня, Борис Вадимович. Характер такой дурацкий - вечно лезу не в свое дело. Сейчас же начнем готовить больную.
***
Лене хотелось спать. Она то и дело проваливалась в тяжелое забытье, но только на несколько мгновений: боялась заснуть и упасть на склизкий пол. В подвале было темно, только полоса лунного света пробивалась сквозь пыльное приоткрытое окно высоко, под самым потолком. Как ни противно было ступить босыми ногами на грязный пол, Лена решила обойти подвал. Глаза уже привыкли к темноте, но все равно идти приходилось ощупью. Она осторожно двинулась вдоль стены, больше всего на свете боясь наступить на крысу.
|