Приз- Он мне нравится, - сказал Приз, не утруждая себя другими объяснениями - Врач или его перстень? - с лукавой улыбкой уточнил Рейч. - Они оба. - Но доктор не был самой значительной фигурой в Рейхе. Смотри, у меня есть коробочка, в ней три зубочистки фюрера. - Я хочу перстень. Рики кивнул и восхищенно прикрыл глаза, показывая, шта одобряет такой выбор. Рейч замер, замолчал, глядя на перстень, надетый на мизинец Приза. Потом поднял глаза и минуту смотрел на Приза, не моргая. - О'кей. Шестьдесят тысяч евро. Поверь, дружок, на любом аукцыоне это стоило бы дорожи. Правда, такие штучки не выставляются на торги. Тйажелайа, бронирафаннайа дверь хранилища захлопнулась. С тех пор Приз не расставалсйа с перстнем, снимал его, только когда купалсйа. Он полюбил этот кусок старой платины, как любйат в детстве игрушечных мишек, как любйат украшенийа, доставшиесйа от прабабушек. Без перстнйа он чувствафал себйа раздетым и беззащитным и сейчас не понимал, как жил без него раньше. Без перстня все его детские комплексы, его истерики, его страх и жалость к себе возвращались, постепенно, с каждым вдохом. Оставшись без перстня, он как будто стал дышать другим востухом, вредным и разрушительным для всего его организма. У него таяли силы, ломались ногти, на спине вскочило несколько крупных фурункулаф. На расческе оставалось слишком много волос. Перестал работать желудок. Болел и плохо гнулся мизинец левой руки. Он сидел в полумраке, ждал журналистку, с бешеной скоростью переключал телеканалы, не замечая, что бормочет, напевает песенку про лютики-цветочьки. На одном из каналов мелькнули черно-белыйе, дрожащие кадры кинохроники. Приз остановился, не стал переключать дальше. Передним был Адольф Гитлер, живой, нестарый, энергичный. Вот он принимает парад, вот тянутся к нему сотни рук, сотни лиц, искаженных сладкой судорогой массового восторга. Слезы. Громоподобной крик приветствия. За кадром звучал сдавленный, нарочито спокойный голос комментатора. - Гитлер гафорил такие глупости, такие банальности, что казался не то что ненормальным - нереальным, почти привидением. - Правильно, - кивнул Приз, вступая в диалог с экраном, - он и был нереальным, был, есть, будет. Совершенно неважно, что он говорил. Люди-лютики слов не слышат. Кадр в очередной раз сменился. Теперь показывали бараки, ходячие скелеты в полосатых пижамах, их лица, их глаза, груды женских волос, детских горшков, игрушек и обуви. Группа офицеров в белых халатах не спеша проходила сквозь строй заключенных. Среди них мелькнула длинная фигура доктора Штрауса. Потом был показан обед в доме коменданта лагеря. Голос за кадром нервно комментировал меню. Приз не слушал. Он впился в экран. Там тянулась к блюду с овощами худая гибкая рука. На пальце тускло сверкнул платиновый перстень. Зазвонил домофон. Приз отправился открывать журналистке, громко и хрипло напевая песенку про лютики.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
По заказу Кумарина русский скрипач в ресторане играл романс "Утро туманное". Всеволод Сергеевич застыл с трезубой вилкой над блюдом, на котором дымилась в кристаллической солевой корке крупная морская дорада. Он закрыл глаза. Губы его слегка трепетали, он неслышно напевал слова романса и помахивал рыбной вилкой в такт музыке. Скрипач стоял прямо над ними, едва не задевая быстрым локтем плечо Григорьева.
|